Сколько бы писатели ни уверяли, что герой романа, повести или рассказа никогда не бывает копией какого-либо реального лица, а является как бы сплавом, сгустком многочисленных наблюдений автора, интерес читателя к прототипам персонажей литературных произведений остается неизменным.
В своей новой книге «Алмазный мой венец» Валентин Петрович Катаев рассказывает, в частности, о том, как были написаны знаменитые «Двенадцать стульев» И. Ильфа и Е. Петрова. Этот роман вместе с последующим — «Золотым теленком» — получил всемирную известность, а имя Остапа Бендера знают даже те, кто художественную литературу вообще не читает.
В. Катаев рассказывает, что все без исключения персонажи «Двенадцати стульев» написаны с натуры, со знакомых и друзей. «Прототипом Остапа Бендера был старший брат одного замечательного молодого поэта, друга птицелова…»
Тут я прерываю цитату, потому что тем, кто еще не читал новое произведение Катаева, необходимо кое-что пояснить.
«Алмазный мой венец», хотя его автор, вообще не любящий определять жанр своих произведений, настойчиво уверяет, что написал он вовсе не воспоминания, все-таки мемуары, пусть не совсем обычные. Своеобразие их состоит, помимо прочего, в том, что герои Катаева названы не своими именами, а выступают под псевдонимами, которые автор, за исключением одного, пишет со строчной буквы: птицелов, ключик, мулат, королевич, щелкунчик и т. д.
Таким образом, читая «Алмазный мой венец», мы не только наслаждаемся отточенной катаевской прозой, узнаем интереснейшие, уникальнейшие детали литературного быта первых лет революции и 20-х годов, многочисленные факты, уже ставшие историей отечественной литературы, -одновременно читатель еще и разгадывает оригинальную викторину. Конечно, когда мы читаем, например, что птицелов — автор Поэмы «Дума про Опанаса», то уже не приходится гадать, о ком идет речь. Точно так же легко раскрывается псевдонимы, когда В. Катаев цитирует хрестоматийные, общеизвестные строки, принадлежащие его героям. Однако встречаются в книге и случаи посложнее.
Но вернемся к «родословной» Великого комбинатора.
«Что касается центральной фигуры романа Остапа Бендера, — вспоминает В. Катаев, — то он написан с одного из наших одесских друзей. В жизни он носил, конечно, другую фамилию, а имя Остап сохранено как весьма редкое».
Значит, если расшифровать «замечательного молодого поэта», брата Остапа, то мы узнаем не только имя, но и фамилию прототипа великого комбинатора.
Однако сведения об этом поэте у нас крайне скудные: был первым футуристом в Одессе, издал книжечку очень непонятных стихов, затем писал в духе Михаила Кузьмина (акмеиста), а потом уже и совсем самостоятельные стихи. Валентин Петрович по памяти цитирует «лишь осколки его лирики»: «Не архангельские трубы — деревянные фаготы пели мне о жизни грубой, о печалях и заботах… Не таясь и не тоскуя, слышу я как голос милой золотое Аллилуя над высокою могилой».
Вряд ли мне бы удалось установить по этим «осколкам» имя «замечательного молодого поэта», если бы не одно случайное обстоятельство.
Недавно попался мне в руки любопытный сборник стихов -тоненькая книжица, отпечатанная на газетной бумаге в Феодосии в 1920 году: «Ковчег. Альманах поэтов». Издана эта брошюра ничтожным тиражом — всего 100 экземпляров. Экземпляры нумерованные, тот, что я держал в руках, — под номером 93. Так как среди авторов альманаха был и Эм. Миндлин, то я раскрыл его известную книгу воспоминаний «Необыкновенные собеседники» и узнал историю появления этой книжечки, которую сейчас опускаю, чтобы не слишком отвлечься от нашей темы.
На 64 страницах «Ковчега» напечатаны стихи 17 поэтов, среди которых: Александр Блок, Марина Цветаева, Эдуард Багрицкий, Осип Мандельштам, Максимилиан Волошин, Илья Эренбург… Но самое в данном случае интересное для нас — альманах открывается стихотворением: «Не архангельские трубы — деревянные фаготы пели нам о жизни грубой про печали и заботы». (Катаев предупреждает читателя, что стихи цитирует по памяти и некоторые отклонения от текста — так и получилось — возможны).
Автор этого «Посмертного стихотворения», как сказано в сборнике, — поэт, погибший в 1918 году, АНАТОЛИЙ ФИОЛЕТОВ.
Таким образом, теперь нам известно не только имя, но и фамилия человека, ставшего прототипом великого комбинатора, — Остап Фиолетов.
Катаевские слова «написан с одного из наших одесских друзей» не следует, конечно, понимать так, будто между Остапом Бендером и Остапом Фиолетовым можно поставить знак равенства. Авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» взяли у прототипа своего главного персонажа его внешность, некоторые черточки характера, манеры, реплики, но в целом Остап Фиолетов был человеком совсем иной судьбы, чем у «потомка турецких янычар». Еще раз предоставим слово Валентину Петровичу Катаеву:
— Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности: атлетическое сложение и романтический, чисто черноморский характер. Он не имел никакого отношения к литературе и служил в уголовном розыске по борьбе с бандитизмом, принявшем угрожающие размеры. Он был блестящим оперативным работником. Бандиты поклялись его убить, Но по ошибке, введенные в заблуждение фамилией, выстрелили в печень футуристу, который только что женился и как раз в это время покупал в мебельном магазине полосатый матрац.
В книге приводятся и другие подробности об Остапе Фиолетове: как он появлялся на поэтических вечерах, ироничный, громадный, широкоплечий, и отпускал с места юмористические замечания на знаменитом одесском жаргоне, как он после гибели брата явился в подвал, где укрывались бандиты, и выложил на стол свое служебное оружие — пистолет-маузер, и многое другое, но об этом лучше, конечно, прочитать не в моем изложении, а у самого Валентина Петровича Катаева — в «Алмазном моем венце».
ПОСТСКРИПТУМ 1997 г.
Эту статью я напечатал в «Приазовском рабочем» 1 марта 1978 года. Для газеты то было переломное время: из Донецка прислали нового редактора — Петра Алексеевича Молчанова. В «Социалистическом Донбассе» он заведовал важнейшим, как тогда считалось, отделом партийной жизни и поэтому с обкомом, понятное дело, контактировал постоянно.
В редакции гадали, как поведет себя «новая метла», и мандражировали. Я — больше всех. Потому что был в газете на птичьих правах. Не потому, что не состоял в штате. А потому, что печатал материалы под мною же придуманными рубриками «Рассказ краеведа» и «Литературная биография города», не имеющие никакого отношения ни к отделу промышленности и строительства, ни к отделу писем и быта, ни тем более к партийной жизни. Мои университетские друзья, которым я посылал газетные вырезки, удивлялись: как это печатают твои не обязательные для партийной газеты материалы да еще так густо!
Но мои нейтральные и, по существу, аполитичные статьи и очерки пользовались успехом, и редакторы — Шацкий, Зоненко, Коробов, Манов — действительно щедро меня печатали. Может быть, потому, что им известны были отклики читателей, которые, как будто всем выдали одинаковый текст, в те годы, когда газетные полосы заполняли простыни отчетов о партийных конференциях да репортажи о предпраздничных стахановских вахтах, говорили: «Разворачиваю номер: если там напечатался Яруцкий, значит, есть что читать».
Понимаю: рискую прослыть хвастуном, но что было, то было. И, коли уж ударился я в воспоминания, похвастаюсь еще одним эпизодом. Однажды на совещании рабкоров (так тогда называли внештатников) мои коллеги громогласно возроптали: «Почему Яруцкому отдаете такие огромные площади, а наши материалы не печатаете?». А. Т. Зоненко им ответил: «Пишите так, как Яруцкий, и я вас тоже буду печатать трехколонниками, двойными подвалами, многосерийными подачами».
Мне об этом эпизоде рассказал сам Андрей Тимофеевич. Любопытно, что точно так же позднее ответил недовольным рабкорам и Петр Алексеевич Молчанов.
Но это было потом, а весной 1978 года я опасался, что новый редактор перестанет печатать мои «беспартийные» материалы. А тут еще к его приезду газета дала даже не «рассказ краеведа», а совершенно не связанный с Мариуполем «Прототип Остапа Бендера». Однако все кончилось благополучно: Петру Алексеевичу статья понравилась, он похвалил ее на оперативке и сказал, что газете нужно побольше «читабельных» материалов, подобных тому, что написал этот автор, как его… И журналисты дружно подсказали ему мою фамилию.
В статье я поделился с читателями своей находкой: прототипом Остапа Бендера, чья бабушка, если верить турецкому подданному, жила в Мариуполе, стал родной брат одесского поэта Анатолия Фиолетова.
А через двадцать без малого лет (26 апреля 1997 года) я прочитал на первой полосе «Комсомолки»: «Сенсация: найден прообраз великого комбинатора». Автор сенсации Ростислав Александров писал из Одессы, что прототипом Остапа Бендера стал… родной брат одесского поэта Анатолия Фиолетова… Не скрою: сознание, что я в скромном «Приазовском рабочем» на два десятилетия опередил сенсацию «Комсомольской правды», доставило мне истинное наслаждение.
Повторяю: мой «Прототип Остапа Бендера» не относился к «местным» материалам — его, думаю, охотно напечатали бы и в каком-нибудь центральном издании. Но я ограничился тем, что послал его в Донецк, и «Комсомолец Донбасса» вскоре после «ПР» его опубликовал. Больше я его никуда не посылал, а через несколько лет в «Альманахе библиофила» появилась статья одного книголюба о его встрече с человеком по фамилии Шор, который, по его утверждению, стал прототипом великого комбинатора. Поэт Анатолий Фиолетов в той публикации не упоминался, но я недолго недоумевал, почему у его родного брата была другая фамилия. Вероятно, поэт, будучи по паспорту Шором, избрал себе псевдоним Фиолетов.
Как бы то ни было, но у Ростислава Александрова, автора сенсации- 97, есть предшественники. Однако надо отдать ему должное: он с нуля провел самостоятельное исследование, подробности которого — весьма интересные — я вынужден опустить. Главное, он лично встречался с прототипом великого комбинатора (не пойму, правда, когда, если О. Шор умер в 1978 году, как раз тогда, когда я в «Приазовском рабочем» опубликовал свою «сенсацию»). Но — цитирую: «Я поднял глаза и увидел немолодого высокого человека с выразительным лицом и действительно «медальным» профилем, одетого в видавшие виды серый макинтош и сандалеты на босу ногу. Этим человеком был Осип Веньяминович, в миру Остап Васильевич, Шор, брат талантливого одесского поэта Анатолия Фиолетова, завсегдатай «Коллектива поэтов», приятель Эдуарда Багрицкого и Юрия Олеши, милиционер при Временном правительстве и поклонник Бахуса при всех правительствах. В середине 20-х годов он приехал в Москву, где-то служил, потом, по горькому обыкновению времени, где-то «сидел».
Ростислав Александров совершенно прав, когда утверждает, что Остап приобрел черты многих друзей и знакомых Ильфа и Петрова, то есть это образ, как обыкновенно и бывает в художественной литературе, собирательный, обобщенный. И он также прав, когда пишет: «Внешность, манера разговора, неистребимый одесский юмор и ирония, разносторонность неглубоких познаний (казалось, обо всем и обо всех), но, самое главное, ум, доброта и человечность — основные черты, которые списали с него Ильф и Петров».
«С него» — это с Осипа Веньяминовича Шора, который и стал «отправным» прототипом Остапа Бендера, героя всемирно известных романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».
* * *
Не прошло и полугода со дня опубликования сенсации «Комсомольской правды», которую я в «Приазовском рабочем» «обштопал» на два без малого десятилетия, как к теме подключилась еще одна широко распространенная газета. «Прототип великого комбинатора дожил до 1978 года», — так сообщили своим читателям «Аргументы и факты» (октябрь 1997г., N41, с. 27). Подзаголовком «Остап Бендер — правозащитник?» «АиФ» опубликовали письмо сестры Остапа Шора — Э. Д. Рапопорт:
«Мне 90 лет, — пишет Эльза Давыдовна, — и я, наверно, последний живой свидетель происшедшего с человеком, без которого в нашей литературе не появился бы весьма примечательный герой. Я имею в виду моего брата Осипа Шора, которого мы, домашние, звали Остапом».
Выписал я эти строчки и спохватился. Позвольте, если Эльза Рапопорт РОДНАЯ сестра Осипа Шора, то почему же она Давыдовна, а не Веньяминовна? Может, двоюродная сестра или сводная? Так предупреждать же надо, уважаемые коллеги из «Аргументов и фактов». Но послушаем Эльзу Давыдовну.
Еще до революции ее брат уезжает из Одессы в Петроград, собираясь учиться в Политехническом институте (значит, родился он в конце XIX века). Там, в Питере, его застала революция 1917 года. Пробираясь в Одессу, он стал героем многочисленных приключений и авантюрных историй. «Эпизоды «Двенадцати стульев», — утверждает Э. Д. Рапопорт, — с сеансом одновременной игры в шахматы или с поездкой на пароходе под видом художника — вовсе не писательская выдумка». Илья
Ильф, с интересом слушавший рассказы Осипа Шора, многое использовал в знаменитых романах. Именно Ильф подобрал своему персонажу фамилию Бендер, поскольку рядом с домом писателя располагалась мясная лавка, владелец которой носил фамилию Бендер.
Как в дальнейшем сложилась жизнь Остапа Шора? В 20-е годы он уехал в Челябинск на строительство тракторного завода. Он заступался задруга, которого обвинили во вредительстве, помогал семьям арестованных и в конце концов сам стал скрываться от «органов». Вот почему «АиФ» избрали заголовок: «Остап Бендер — правозащитник?».
Во время войны он служил на железной дороге проводником.
«Послевоенная судьба брата, — пишет Э. Д. Рапопорт, — была невеселой. Он перенес два инфаркта, заболел раком и ослеп на один глаз. И все-таки до самой смерти в 1978 году сохранил внутреннюю независимость, оптимизм и жизнестойкость».
Лев Яруцкий