Глава 7
ПРЕДШЕСТВЕННИКИ У МАРИУПОЛЯ БЫЛИ
Из названия статьи вытекает, что под предшественниками она имела ввиду не поселения тех или иных племен, начиная с охотников и рыболовов, оставивших после себя всемирно известный могильник и кончая скотоводами-половцами XIV века, а о населенных пунктах-городах.
Вот о них как раз она то ли забыла, то ли не захотела вспомнить. В частности, о «древнем городе Адомахе», на месте которого построен Мариуполь, знали и не подвергали сомнению его существование составители «Описания городов и уездов Азовской губернии» (1782 г.), А. Скальковский («Хронологическое обозрение Новороссийского края», 1836 г.), Энциклопедический словарь издания Брокгауза и Ефрона, Г. Тимошеский («Мариуполь и его окрестности», 1892 г.), Д. Яворницкий(«История запорожских казаков»,1892 г.), «Українська Радянська енциклопедія» т. 5, 1961г., «Радянська енциклопедія історії України» (1970 г.), «Історія міст і сіл УРСР. Донецька область» (1971 г.), А. Лисянский «Конец Дикого поля» (1973 г.). Не отрицает его существования и коллега Л. Кучугуры Р. Саенко («Из истории основания города Мариуполя», 2002г.). Правда, выражает она свое мнение довольно осторожно: «основываясь на некоторых документах XVIII века, можно предположить, что «город» Домаха (или Адомаха) действительно существовал в устье Кальмиуса, на месте современного Мариуполя, но существовал задолго до появления здесь запорожских казаков». Характерно, что само слово город она берет в кавычки и тем высказывает неприятие его в историческом значении вообще.
А коль никто не отрицает существования Адомахи, то удивляет тот факт, что ни один из научных работников музея за 80 лет его существования не попытался доказать: существовал или нет этот город. А такие возможности были и остаются неиспользованными. В частности, еще в1826 году уездный землемер, мариуполец Яков Калоферов в «Камеральном описании городу Мариуполю» писал, что здесь «некогда была устроена крепость по имени неизвестная, коей бастионы и рвы поныне в натуре еще видны». Заметим: если бы это было укрепление, построенное запорожскими казаками в 1734 году, коллежский регистратор Я. Калоферов не поминул бы написать об этом. Тогда ведь со времени ликвидации Запорожской Сечи прошло только полвека, и еще были живы многие первопоселенцы. И если следовать исторической логике, то эти «бастионы и рвы» могли принадлежать древнейшему городу-крепости Адомахе.
Это, если можно так выразиться, первый след. Второй можно было найти в «Хронологическом описании истории Новороссийского края» А. Скальковского, где он в сноске цитирует следующую строку из «Описания Новороссийских губерний» 1806 года. В этой сноске говорится, что «близ Мариуполя приметна еще древняя гавань, занесенная песком и илом».
На третий след могут навести и древние генуэзские карты, которые, как пишет В. Мавродин в своей работе «Русское мореходство на южных морях (Черном, Азовском и Каспийском) с древнейших времен и до XVI века включительно», помешают «русские порты» у Кальмиуса. Эти порты на древних генуэзских картах и могли быть гаванями «древнего города Адомахи» в XII-XIII веках, поскольку в этот период северное побережье Азовского моря занимали бродники, о которых в Большой Советской Энциклопедии говорится, что это были «остатки древнеславянского населения южнорусских степей», «воинственное население берегов Азовского моря и Нижнего Дона». Они и могли построить Адомаху, ведь в период средневековья все города строились как города-крепости. (Об Адомахе и бродниках см. приложение «Кто такие бродники»).
Территория, на которой жили бродники, тянулась вдоль седого Азова до самых низовье Дона и была известна не только в княжествах Киевской Руси, но и в Западной Европе. В венгерских документах, как пишет П. Голубовский в работе “Печенеги, торки и половцы до нашествия татар” шла речь о направлении в начале XII века католических миссионеров в страну Броднию, которая находилась «в непосредственной близости от Азовского моря». И коль так, то Адомаха играла роль если не стольного города Броднии (поскольку ее территория была больше какого-нибудь российского княжества, а упоминаемый в летописях Плоскиня был воеводой), то главным ее опорным пунктом.
В годы многоло-татарского нашествия город Адомаха, скорее всего, выжил, и выжил, во-первых, потому что сдался на милость победителей, во-вторых, потому что бродники во главе со своим воеводой Плоскиней выступили в битве на Калке на их стороне, и в-третьих, потому, что пришельцам нужны были переправы. Поэтому бродники отделались только тем, что им пришлось платить дань, о чем свидетельствует письмо венгерского короля Белы IV папе Иннокентию, написанное в 1254 году, в котором он сообщает, что татары «заставили платить дань Русь, Куманию, Бродников, Булгарию», то есть Киевскую Русь, половцев, бродников и волжских булгар – всех, кто находился на их пути в их первом походе. В связи с этим не исключено, что город Адомаха просуществовал до 1473 года, пока полчища Османской империи не превратили его в руины, как сделали они это с Хаджибеем, венецианской Таной и соседним с нею Азаком. Разгромленные бродники объединились в отдельные отряды, чтобы добывать пропитание, защищаться от нападений. Татары называли их казаками, что на крымском наречии татарского языка означало людей независимых, беглецов, а также добытчиков и бродяг.
Многие видные историки, в частности, такие как Б. Греков, А. Якубовский, А. Попов, а еще намного раньше их польский историк М. Стрыйковский, указывали на то, что бродники были предшественниками донских и запорожских казаков, а Н. Волынкин одну из своих работ так и назвал: «Предшественники казачества — бродники». Исходя из того, что донское и запорожское казачество является одним из старейших, можно предположить, что зародилось оно вначале не на севере, а на юге Дикого Поля, где бывшие бродники непосредственно контактировали с татарами, за что и были названы ими казаками.
Здесь уместно вспомнить о статье А. Черногора «До історії заснування м. Жданова», в которой он писал, что в 1550 году в устье Кальмиуса был построен зимовник Домаха. Само собой понятно, что построить его могли лишь потомки жителей Адомахи, представлявшие собой один из разрозненных отрядов зарождавшегося казачества еще до создания Запорожской Сечи. К этому следует добавить свидетельство А. Лисянского, который в книге «Конец Дикого поля» сообщает, что у самого устья при впадении в Азовское море в XVI веке возникло запорожское городище Домаха.
В целях защиты от нападения татар казаки, очевидно, восстанавливали бастионы бывшей крепости. Это можно заключить из того, что в уже упоминавшихся грамотах царя Федора Иоанновича идет речь «о новом городе Кальмиусе» в устье Кальмиуса. Значит, Л. Кучугура должна была знать, что в устье Кальмиуса существовал в XVI веке город Кальмиус.
Далее Л. Кучугура в своей статье пишет, что “устье реки Кальмиус представляло для казаков важный стратегический пункт”. Но умалчивает о том, что это нередко вынуждало казаков устанавливать контроль над устьем реки. В частности в течение почти всей первой половины XVI века там, как писал мариупольский историк Д. Грушевский, существовала запорожская крепость. Она в период походов запорожцев против татар и турок в 1615, 1616, 1617, 1620, 1622, 1624 и 1630 годах давала запасной выход по Днепру-Самаре-Волчьей-Кальмиусу в Азовское, а затем и в Черное море, а также возможность безопасного возвращения в Кош, если путь по Днепру был перекрытым. Запасный путь использовался и для соединения запорожцев с донскими казаками для совместных походов на турок и татар 1625, 1626, 1628, 1630, 1631, 1632, 1640 и 1641 годов.
Важным стратегическим пунктом устье Кальмиуса было для Запорожской Сечи и с экономической точки зрения. Это признавала и Р. Саенко. В упоминавшейся выше статье она писала, что “появление запорожских казаков на берегах Азовского моря было связано с их главным занятием в этих местах – рыбным промыслом и охотой” (стр. 5). А для Л. Кучугуры, как это ни странно, это были лишь “единичные дальние поездки на добычу соли и вкусной азовской рыбы (и только на период путины)”. О том, насколько глубоко она ошибается, свидетельствуют хотя бы такие два документа, которые приводит в своей книге “История запорожских казаков” Д. И. Яворницкий. Одним из таких документов является отчет личного посланца Мазепы, побывавшего в Запорожской Сечи. Он писал гетману: “Запорожцы поневоле принуждены держать с татарами мир еще и потому, что у них силы нет с таким великим царством воевать, а, кроме того, еще и потому, что они сыты и пьяны и одежны от добычи рыбной и соляной”. Другим является письмо кошевого атамана Василия Кузьменко тому же Мазепе. В нем атаман пишет: “А что касается, вельможность ваша, того твоего вопроса, в миру ли мы с бусурманами или нет, то на это отвечаем так. Наше перемирие, которое мы держим до сих пор с бусурманами, никому не делает убытка, но служит только к лучшей прибыли. Возьми в соображение, ваша милость, то, что, если бы мы, войско запорожское, не держали с татарами мира, то откуда была бы нам добыча и харч?”.
Приведенные документы говорят о том, что рыбный, соляной и охотничий промысле, в том числе в устье Кальмиуса, давали значительную долю доходов в казну Коша и обеспечивали безбедное существование не только его самого, но и всей Запорожской Сечи, о чем должна была знать Л. Кучугура. Но даже если и не знала, то не имела права делать вывод о том, что “это были единичные поездки на добычу соли и вкусной “азовской рыбы (и только на период путины) и упоминания в связи с этим реки Кальмиус не могут считаться временем основания здесь постоянного места жительства”. Ведь чуть выше в названной статье она писала, что “на территории нашего города известны… казачьи древности. К их числу относится и оружие: наконечник, копья, боевой топор-клевец, осадное ядро; среди бытовых вещей – курительные трубки, горлов кувшина” и далее: “На левом берегу реки Кальмиус в 1931 году были раскопаны казацкие землянки с многочисленными предметами быта. На правом берегу реки стояло укрепление с церковью в середине. Вблизи укрепления находилась и гончарная мастерская, где изготавливались казацкие люльки”.
Скажем сразу, если бы Л. Кучугура внимательно вдумалась в это, то она бы пришла к выводу, что устье Кальмиуса длительное время являлось постоянным местом жительства запорожских казаков хотя бы потому, что никто бы не строил мастерской в случаях редкого прихода на время путины. Наконец, наиболее убедительным аргументом в пользу длительного постоянного существования казаков в устье кальмиуса были два казачьих кладбища, о находке которых писала она сама.
В заключение своей статьи Л. Кучугура пытается доказать, что даже до середины сороковых годов XIX столетия устье Кальмиуса было безлюдным. И использует для этого материалы разрешения конфликта, возникшего между донскими и запорожскими казаками за право охотиться и ловить рыбу между реками берда и Дон. Материалами этими были не документы, а свидетельские показания старожилов, данные под присягой с той и с другой стороны, собранные уполномоченным российского правительства полковником Бильсом на месте. В этих показаниях, пишет Л. Кучугура, они подробно перечисляли названия рек, балок, кос. Были указаны и обжитые места: укрепление (тогда писали «город» — место с ограждением) Троицкое на Таганрог (местность Таганий Рог), Семеновское и Павловское на реке Миус. «Эти пункты назвали именно запорожцы, где, по их свидетельству, были и жительство имели войска запорожского низового казачества, в частности, в Семеновском – 300 человек. В этих свидетельствах устье реки Кальмиус упоминается мимоходом». Основываясь только на этом, Л. Кучугура делает безапелляционный вывод, что «в 1745 году в устье реки Кальмиус укреплений или постоянных пунктов жительства еще не было», и попадает в пикантное положение. Если в устье Кальмиуса укрепления или постоянных пунктов жительства не было, то где же тогда жили упоминаемые ею старожилы – запорожцы? И дача показаний, и фиксирование их проходили в октябре 1745 года не под открытым небом. Да и полковник Бильс со своей командой располагался, по меньшей мере, четверо суток не в открытой осенней степи…
И если допустить, что старожилы жили в устье Кальмиуса, и что там, в крепости Кальмиус, проходило разбирательство, то тогда станет ясно, почему именно устье Кальмиуса в показаниях свидетелей упоминается мимоходом. Но даже если бы аргументация Л. Кучугуры была менее зыбкой, все же предпочтение следует отдать А. Скальковскому, который, пользуясь архивом Коша, в своей «Истории Новой Сечи или последнего Коша Запорожского» написал, что «у реки Кальмиус со стороны Азовского моря в 1734 году было поставлено укрепление для защиты границы и покровительства рыболовству». И только потому, что писал он это, опираясь на архив Запорожской Сечи.
(Продолжение следует)