Возвращение в Грецию — 4

Наступило тревожное лихолетье 1937-38 годов. Мое поколение знает о тех страшных и трагических событиях лишь по рассказам стариков — долгие годы массовое уничтожение невинных людей скрывалось под грифом «секретно» в архивах НКВД.
Сталинские репрессии не обошли стороной и мариупольских греков – многие из них с «легкой руки» чекистов были причислены к так называемой «греческой националистической контрреволюционной диверсионно-повстанческой организации».


Под общую гребенку арестов попали военачальники и руководящие работники, учителя и крестьяне – все без разбора, люди различного возраста, социального положения и национальности.
О гнетущей атмосфере того времени я узнала из рассказов бабы Жени, которой довелось пережить ужас «ежовщины», как называли в народе эти годы.
Баба Женя помнила, как ночью во двор их дома приезжала машина НКВД за соседями. Люди исчезали внезапно и бесследно, все жили в состоянии тревожного ожидания – чья теперь очередь?
Подозрительность и бессмысленные доносы сводили людей с ума.
Григорий Иванович, бывший в семье за старшего, ждал ареста каждую ночь, поскольку занимал руководящую должность заведующего отделом культуры Краснодарского края. Почти все его друзья уже были арестованы. И только счастливая случайность спасла ему жизнь: младший брат Петр, ставший к тому времени офицером советской армии, заранее узнал о готовящемся аресте брата через «своего» человека в НКВД. Он мгновенно сообщил обо всем Григорию Ивановичу и тот – в чем был – сел в Московский поезд и отправился в столицу. Дядя Гриша повез собой документы, полностью реабилитирующие его от клеветы, и сумел достучаться до высокого начальства, что и спасло его от расправы.
Пережив нелегкий период, семья начала потихоньку приходить в себя, но тут наступил 1941 год.
Краснодар находился в непосредственной близости от боевых действий, поэтому «культуру», то есть драматический театр, было решено отправить в эвакуацию в Оренбург.
Вместе с труппой и театральным реквизитом в Сибирь отправилось и все семейство Мултыхов – Григорий Иванович с Тиной Степановной и двумя детьми – Володей и Раей, а так же старенькая Елена Платоновна с бабой Женей и Тамарой.
Оренбург того времени, по рассказам моей мамы, попавшей туда семнадцатилетней девчонкой, был «столицей» театрального мира военных лет.
Жить приходилось прямо в гримерных, за кулисами, но это никого не смущало: зато можно было увидеть живого Леонида Утесова, Клавдию Шульженко, Любовь Орлову и других звезд советского искусства, которые приезжали в Оренбург, как к себе домой. Григорий Иванович Незнамов был хорошо знаком со многими из них, и даже близко дружил с Утесовым.
Чем трагичней приходили новости с фронтов и чем больше населенных пунктов занимали немцы, тем больше беженцев прибывало в Оренбург. Руководство города обратилось к населению с просьбой поселить у себя новоприбывших, и их быстро «разбирали» по домам прямо с вокзала, были случаи, когда люди приезжали в одном белье, без вещей, голодные…
Приезжих артистов селили в том же театре, поэтому теснота была ужасная, но отношения между людьми были теплыми и человечными.
В спектаклях, которые шли регулярно каждый вечер (кому, казалось бы, нужны представления в такой ситуации?!) играли самые признанные корифеи советской сцены.
Каждый вечер в директорской ложе восседали две юные девчушки – Раиса и Тамара, мои тетя и мама. У них всегда были контрамарки, которыми щедро одаривались одноклассники и подруги, а посмотреть на знаменитостей желающих было, хоть отбавляй. Однажды к ним в ложу заглянул сын Сталина, Василий, которого моя мама хорошо знала. Он часто бывал в авиационном полку, где служил второй брат бабы Жени, Петр Иванович.
Василий Сталин был сложным человеком с непредсказуемым характером, поэтому девушки были рады, когда он заинтересовался одной из их подруг и ушел в партер.
Баба Женя театралкой не была – ей нужно было кормить семью. В то тяжелое время она работала инспектором санитарной службы, и это спасло Мултыхов от голода: санинспекторы получали хорошие пайки, а, кроме того, продавцы на рынке отдавали бабе Жене кое-что из некачественных, забракованных по санитарным нормам продуктов. Баба Женя несла это детям, но наживаться в такое время считала преступным. Она рассказывала, что кое-кто из ее коллег в то голодное время сколотил состояние, но были и такие, кого расстреляли по законам военного времени.
Работы было много, приходилось ходить по темным и пустым улицам, а зимы в Оренбурге были суровые! Обязанности санинспектора можно было сравнить со службой на передовой – слишком много преступлений и махинаций было в то время с продовольствием.
Несколько раз на бабу Женю пытались напасть, а однажды бандиты все-таки «перешли ей дорогу», но один из налетчиков признал в ней «сестру Григория Ивановича», которого все любили за его талант – даже уголовники. Бабу Женю отпустили с богом…
Театральная среда, кулуарные сплетни, интриги, но вместе с тем – совершенно особые человеческие отношения, вызванные единым порывом людей к Победе, все это было овеяно ореолом романтики в моем детском воображении.
Я восторженно слушала рассказы моих родных, не подозревая, что много лет спустя эти воспоминания вызовут ностальгию по прошлому, желание отдать дань памяти нашему роду путем объединения греков небольшого украинского городка Белая Церковь, где я родилась.
Работая журналистом в газетах, мне неоднократно доводилось писать о наших зарубежных соотечественниках, которые стремились восстановить историческую справедливость в отношении своих предков – реставрировали церкви, устанавливали памятники…
Создание небольшого греческого общества было в моих глазах чем-то подобным.
Помню необычное волнение, когда по местному радио транслировали объявление о создании нашей греческой общины. Было страшно – вдруг никто не отзовется? Но прямо на следующий день раздался телефонный звонок, за ним — другой…
Вскоре мы зарегистрировали свое объединение и отправились, как древние ходоки, в Киев – в Посольство Греции в Украине. Высадились десантом в небольшом уютном дворике на Софиевской, где тогда размещалась дипломатическое представительство, и двинулись дружной колонной на прием к Советнику. Я несла огромную античную вазу с изображением покровителя нашего города Георгия – Победоносца, которую передал в дар Посольству Белоцерковский Епископ владыка Серафим.
Вскоре нас пригласили принять участие в днях греческой культуры в Киеве. Я снимала телерепортаж из Киевской Филармонии, где проходило открытие греческой декады, когда в объектив телекамеры попало удивительно знакомое лицо… Ну, конечно же, это – тот самый человек, о котором мне говорили местные выходцы из Приазовья: «Наш Балабанов!» Мне запомнилось его фото в газете, а по рассказам греков, он был «самый главный в Мариуполе».
Я рванулась к незнакомцу, в объектив попало удивленное, но приветливое лицо – так состоялась первая встреча с удивительным человеком, который стал моим другом на долгие годы.
Месяц спустя я получила письмо со штампом «Мариуполь».
Это было фантастично, как послание из прошлого, как свидетельство того, что мой Мариуполь – не вымысел и не сгинувшая цивилизация. Дрожащими руками вскрыла конверт: там было приглашение от Константина Балабанова принять участие в работе международной конференции в Мариуполе!
История нашей семьи поразила Константина Васильевича и он, как ректор известного своими международными связями Университета, решил пригласить нас на родину предков…
И вот, за окнами вагона появились окраины города, о котором я столько слышала, мой Китеж-град!
Вагоны с углем и окатышем, дымящие трубы «Азовстали» и «Ильича», заброшенные дома вдоль железнодорожного полотна – картина как в «зоне сталкера» Стругацких.
Поезд медленно подтянулся к вокзалу, и мы с дочерью спустились на перрон, где нас уже ждал улыбающийся Александр Карида, председатель Мариупольского общества греков. Мы уселись в машину и за окнами снова замелькали заводские корпуса и желтый въедливый смог.
Неужели это Мариуполь? – думала я в отчаянии.
Мы миновали мрачное наследие советской эпохи — заводскую окраину и подъехали к уютной гостинице, где воздух и зелень были вполне чистыми, как и в других районах города.
Так началось знакомство с нашим «родовым гнездом».
В круговерти встреч и мероприятий увлекательной конференции трудно было вырваться «на разведку», но мы все же нашли «окно» и отправились искать улицу Карасевскую, где на углу с Торговой когда-то стоял наш дом.
Моросил мелкий холодный дождь, море штормило, а мы, под зонтами, бродили по Карасевской, которая оказалась маленькой старинной улочкой в старом центре города. Не было прохожих, невозможно было достучаться в двери, но мы каким-то чудом нашли дом № 2, который совпадал по всем приметам с домом Елены Платоновны Кефели: он стоял на углу двух улиц, неподалеку от дома художника Куинджи, а внизу были овраг и слободка. Совпадало и количество комнат, и лепной потолок, и высокий фундамент…
Мы узнали, что ныне в доме живут две семьи и зашли на одну половину. Испытали странное чувство потрясения, напугали хозяев и молча плакали, стоя под дождем на другой стороне улицы.
В этот приезд в Мариуполь произошло еще одно знаменательное событие: разглядывая фотовыставку почетных членов Мариупольского общества греков, меня будто «подтолкнуло» к одной фотографии: на нас, лукаво улыбаясь, смотрело бабиженино лицо.
Фотография принадлежала седобородому старику в рясе священника.
— Кто это? – только и смогла я выдохнуть.
Ответственный секретарь Федерации греческих обществ Николай Коссе пояснил, что на фото изображен глубоко почитаемый в Мариупольском обществе греков протоирей отец Василий Мултых!
Так мы нашли еще одного Мултыха, без сомнения, нашего родственника (позже удивительное сходство дополнил почерк отца Василия — так писали мои родные, а так же и многие факты, например, то, что его родители тоже жили на улице Карасевской).
Я написала отцу Василию, который в свои восемьдесят лет еще служил в церкви села Усатово недалеко от Одессы, и был очень интересным человеком: в годы войны он, рискуя жизнью, спас мощи Митрополита Игнатия – духовного лидера греческих переселенцев из Крыма в Приазовье, где они основали Мариуполь.
В ответ пришло радостное письмо, начался оживленный обмен фотографиями и документами, телефонные звонки, а чуть позже мы встретились.
В жизни дедушка Василий еще больше напоминал бабу Женю, особенно его улыбка, прищуренные глаза и полные руки, которыми он перебирал четки. Он ходил, тяжело опираясь на палку, а его тучная фигура в рясе очень напоминала бабу Женю в ее драповом пальто.
Дед «признал» нас с Тамарой и крепко расцеловал. Так, спустя столетие, две ветви семьи Мултыхов нашли друг друга.

Вареник Н. В.

http://www.litsovet.ru/