4
Ее отец, эмигрировавший из России, женился на француженке. От их брака родилась дочь, которую отец назвал Любовью. Мать же настаивала на другом имени — Эмма.
Люба (Эмма) окончила хореографическое училище, ей не без оснований пророчили будущее звезды балета. Но пока раздадутся фанфары славы, она зарабатывала на жизнь в одном испанском ансамбле. Здесь и увидел ее на сцене Деренталь.
Александр Аркадьевич Дикгоф-Деренталь был отпрыском прибалтийских дворян, но его почему-то потянуло в революцию. Он стал верным последователем печально знаменитого попа Гапона, а потом, когда выяснилась провокаторская роль последнего, лично участвовал в казни своего вчерашнего кумира.
Что бы ни говорили и писали о Дикгоф-Дерентале, был он, несомненно, личностью незаурядной. Об этом свидетельствуют хотя бы рассказы, которые он писал, а печатали их лучшие журналы тогдашней России — «Вестник Европы» и «Русское богатство». Во время первой мировой войны оказался он во Франции, и «Русские ведомости» печатали его фронтовые корреспонденции — яркие, талантливые.
Семнадцатилетняя Люба Сторэ увлеклась Александром Аркадьевичем и вскоре стала его женой. Примерно в то же время Деренталь познакомился в Париже с Борисом Савинковым.
Дикгоф-Деренталь считал себя русским революционером и после февраля поспешил в Россию. Повез он с собой и свою юную красавицу жену. В Питере поселились они в шикарном номере гостиницы «Астория».
К тому времени у Бориса Савинкова была уже громкая биография.
Одногодок Троцкого и Сталина, он начал свою политическую деятельность как эсер, был одним из руководителей «Боевой организации» этой партии. Боевик, террорист, он участвовал в убийстве министра внутренних дел В.К. Плеве, великого князя Сергея Александровича, готовил покушение на Николая II. Заключенный в крепость и приговоренный к смертной казни, сумел бежать. Под псевдонимом В. Ропшин издал повесть «Конь бледный», роман «То, чего не было». Во время первой мировой войны добровольцем служил во французской армии.
Илья Эренбург, встречавшийся с Савинковым в знаменитом
парижском кафе «Ротонда», пишет в своих воспоминаниях: «Никогда дотоле я не встречал такого непонятного и страшного человека. В его лице удивляли монгольские скулы и глаза, то печальные, то жестокие, он их часто закрывал, а веки у него были тяжелые, виевыми».
После февраля этот человек стал одним из видных лидеров Временного правительства, товарищем (заместителем) военного министра.
По приезде Деренталей в Петроград Савинков прислал к ним в «Асторию» своего адъютанта Флегонта Клепикова с просьбой оказать ему честь: отобедать с ним в отдельном кабинете ресторана «Нева».
Это была не первая встреча Любови Ефимовны с Савинковым. Еще в Париже он был однажды на концерте, видел, как она танцует. В антракте «знаменитый русский убийца царей», как представил его импресарио, пришел за кулисы, очень хвалил ее. И вот новая встреча — в революционном Петрограде.
Рассказывая о ней Василию Ардаматскому в приземистой халупе на мариупольской Слободке, она приводила мельчайшие подробности: как Савинков галантно поцеловал ей руку и подвел к креслу, как он, чуть склонившись над ней, налил ей вина, напомнил об их первой встрече. Перед юной мадам Деренталь на синей кузнецовской тарелке лежали две великолепные розы: белая и алая. Это было так неожиданно и красиво, что Любовь Ефимовна не смогла сдержать возгласа восторга.
Она помнила, как была одета в тот день, знала, что ей очень идет обшитое черным стеклярусом темно-серое шифоновое платье и широкополая шляпа по последней парижской моде. Савинков то и дело во время разговора обращался к Любе, глядел ей в глаза.
Записывая ее рассказ, Ардаматский вспомнил, что Наташа Ростова, став невестой князя Андрея Болконского, уверяла себя, что полюбила его еще при первой встрече в Отрадном. Это была неправда, но так ей, влюбленной в своего жениха, казалось.
Любовь Ефимовна не экзальтированная девочка, а шестидесятипятилетняя женщина, тоже была убеждена, что ее с Савинковым любовь началась тогда, в весеннем Петрограде, когда на улицах время от времени гремели выстрелы, а она в уютном кабинете ресторана «Нева» слушала Борю (так она называла Савинкова, вспоминая для Ардаматского свою жизнь), не в силах оторвать взгляда от его гипнотических глаз.
Впрочем, не только Люба так считала, Савинков и сам не без патетики уверял: «Нас свела в тот вечер сама революция».
Я опущу подробности политической биографии Бориса Савинкова, его связь с генералами Корниловым и Алексеевым, участие в мятеже Керенского-Краснова, в создании Добровольческой армии. После октябрьского переворота он занимался организацией покушения на Ленина и Троцкого, поднял мятеж в Рыбинске, Ярославле и Муроме. В своей брошюре «Борьба с большевиками», которая недавно издана и у нас, Савинков сам об этом подробно пишет.
В упомянутой брошюре он часто приводит фамилию Дикгофа-Деренталя как своего ближайшего соратника. Скрещивались пути Савинкова и с Любовью Ефимовной. Она рассказывала Ардаматскому, как они с супругом приютили в своей московской квартире Борю, скрывавшегося от чекистов. «Гонимый, — напишет В. Ардаматский в своем романе, — находящийся в смертельной опасности, Савинков вызвал горячее участие Любы. Она не сводила с него восторженных глаз».
Савинков создал «Союз защиты родины и свободы» (позднее НЗРиС — «Народный союз защиты родины и свободы»). Эта разветвленная организация имела филиалы в десятках городов России. Начальником сношений с союзниками был Дикгоф-Деренталь. Савинков называл его своим министром иностранных дел. В эмиграции (Варшава, затем Париж) Люба была личным секретарем «великого вождя и защитника крестьян».
Думаю, что Керенский был прав, когда говорил, что если бы в России была партия демагогов, она в лице Бориса Савинкова получила бы гениального вождя. Не ошибались и те, которые называли Савинкова «артистом авантюры». Но человек этот был политическим деятелем международного масштаба. Его принимали и с ним всерьез считались Черчилль, Муссолини, президент Чехословакии Масарик. Его поддерживали французская, английская, польская, американская разведки.
Читатель вправе сказать: хорошо, большевики считали Савинкова своим злейшим врагом, самым опасным из всей русской эмиграции. Это понятно. Но как относиться к нему сегодня, когда происходит переоценка ценностей и коренной пересмотр нашей истории? Ведь в программе НЗРиС декларировалась его цель: «Свержение режима большевиков и установление истинного русского, демократического режима». Так, может быть, нам следовало бы желать победы Савинкова и симпатизировать ему как герою борьбы с большевизмом, принесшим нашей стране неисчислимые бедствия?
Слова Савинкова о демократии не больше, чем пустая декламация. Демократом он никогда не был. Существуют свидетельства его интереса и симпатий к фашизму. И в СССР он нелегально вернулся с целью установления диктатуры фашистского толка.
Не верите? Скажете: голословно?
Вот строки из письма, которое Савинков незадолго перед отъездом в Россию отправил М.П.Арцыбашеву: «Не знаю, как Вам, но фашизм мне близок и психологически, и идейно.
Психологически — ибо он за действие и волевое напряжение в противоположность безволию и прекраснодушию парламентской демократии, идейно — ибо он стоит на национальной платформе и в то же время глубоко демократичен, ибо опирается на крестьянство. Во всяком случае, Муссолини для меня гораздо ближе Керенского или Авксентьева».
Так что автору этих строк нисколько не жаль, что Савинков в борьбе с большевиками потерпел поражение.
(Продолжение следует)
Лев Яруцкий