Мариупольский след в биографии Михаила Булгакова.
Я выбрал этот заголовок, чтобы спасительной самоиронией защититься от упреков не в меру, на мой взгляд, взыскательных читателей. Когда опубликовали мою статью «Лев Толстой и мариупольцы», один мой почитатель позвонил: «Согласитесь, это мелко, слишком большая натяжка». Хорошо, ответил я, давайте сформулируем мысль одной фразой: «Товарищем по оружию основателей Волонтеровки (части Мариуполя) был Лев Николаевич Толстой». Разве это мелкотравчатый факт в истории города? И каждый ли город может похвастать такой многозначительной подробностью своей истории?
Я не собираюсь ставить знак равенства между Львом Толстым и Михаилом Булгаковым. Но что «Мастер и Маргарита» великий роман — это признано во всем мире. И если в биографии его автора обнаруживается и мариупольский след, то было бы грехом незамолимым не изучить эти подробности, прямо или опосредственно связанные с биографией Мастера с большой буквы, даже если сами по себе они и незначительны.
Начнем с того, что в конце XIX — начале XX века служил в Мариуполе по духовной части Михаил Скабаланович. Это был ученый — богослов явно не мариупольского масштаба. Иначе в 1906 году не состоялся бы его переезд в Киев, в Духовной академии которого Михаил Скабаланович получил кафедру богословия. Теперь напомним, что профессором той же Духовной академии в это же время был и Афанасий Иванович Булгаков, отец будущего писателя. Скабалановичи поселились на Подоле рядом с Академией, неподалеку от дома N 13 по Андреевскому спуску, где обитали Булгаковы и который стал прообразом места действия романа «Белая гвардия».
К сожалению, осенью и зимой 1906 года Афанасий Иванович был уже смертельно болен (он скончался 14 марта 1907 года) и общение с ним Михаила Скабалановича было затруднено, хотя не исключено, что последний был знаком с А.И. Булгаковым еще в бытность свою в Мариуполе. Но в Киеве дети обоих профессоров общались и даже дружили. И вот что дочь Скабалановича, Любовь Михайловна, через три четверти столетия (10 октября 1987 года) рассказала, в частности, Мариетте Омаровне Чудаковой, автору солидного «Жизнеописания Михаила Булгакова»: «Как-то однажды я была у них (у Булгаковых. — Л.Я.). Мне было лет 10 или около того. И вышел брат их; ему было лет двадцать. Он с нами почти не разговаривал — так только, для приличия, ведь мы были намного моложе. Запомнился человек совершенно замкнутый, уединенный. Довольно плотный, не очень тонкий… Лицо самое заурядное, ничем не примечательное. Я взглянула на него — так, без интереса».
К сожалению, это единственное свидетельство коренной мариупольчанки о встречах с будущим писателем.
А что мы знаем о ее отце, явно незаурядном мариупольце, раз его вытребовали из «глубинки» и поселили в просторной девятикомнатной (!) квартире близ Академии, где ему доверили заведовать важнейшей кафедрой? В сущности, ничего, разве что лаконичное свидетельство его дочери Любови Михайловны: «Мой отец был очень далек от политики. Когда в Академии проводили ревизию, архиепископ сказал: «Тут всех надо поразгонять, кроме Скабалановича. Он предан душой и телом религии».
С большой долей вероятности можно предположить, что у профессора Скабалановича были опубликованные научные труды. Революция, понятное дело, задвинула их в тень, а теперь есть смысл их поискать. Не исключено, что сегодня они могут оказаться созвучными нашему времени.
Этот мариуполец принял участие в судьбе семьи своего коллеги покойного профессора Афанасия Ивановича Булгакова.
ЛЕТОМ 1908 года в жизни Михаила Булгакова завязалась романтическая история. Первой его любовью стала приехавшая в гости из Саратова гимназистка Таня. В 1911 году они поженились.
Девичья фамилия Татьяны Николаевны была Лаппа. Такую фамилию я часто встречал среди мариупольских греков. И нигде больше. Этим и объясняется, что первая жена писателя (а женат он был трижды) при работе над темой привлекла мое внимание. Но нет, родилась она в Рязани (уж там-то фамилию Лаппа через два «п» точно не встретишь), гимназию окончила в Саратове. Ее отец — Николай Николаевич
Лаппа — в свое время был податным инспектором в Рязани, затем в Екатеринославе. Потом его назначили управляющим Казенной палатой в Омске. Позднее перевели на такую же должность в Саратов.
Ничего близкого к Мариуполю!
И все же я не отказываюсь от мысли, что Николай Николаевич Лаппа, первый тесть Михаила Булгакова, дослужившийся до генеральского чина (он был действительным статским советником). вполне мог происходить из мариупольских греков. Но это еще требуется доказать.
Однако одна подробность, которую сообщил мне мой стародавний друг Иван Нестерович Сеферов, убеждает меня, что мое предположение близко к истине. Депо в том, что Татьяну Николаевну Лаппа в быту ласкательно называли Тасей. На Руси Татьян называют Танями, Танюшами, Танечками, но никогда Тасями. А вот в греческих селах Приазовья Тася – обычное и очень распространенное уменьшительное от имени Татьяна.
В КИЕВСКОМ университете на медицинском факультете на одном курсе с Булгаковым учился мариуполец (тоже, между прочим, из духовного сословия, отец его был священником) Вадим Николаевич Иванов, впоследствии академик, глава Украинской школы терапевтов. «Медицинская газета» как-то сообщила, что Иванов и Булгаков были знакомы и по-приятельски общались.
Но вернемся к первым годам школьного учения будущего автора «Мастера и Маргариты». Когда девятилетний Миша Булгаков поступил в Первую гимназию, там преподавал логику и психологию профессор Киевского университета Г.И. Челпанов, уроженец Мариуполя. Но Георгий Иванович работал только в старших классах, седьмом и восьмом. Через шесть лет, перейдя в седьмой класс, Булгаков стал учеником всеми обожаемого профессора Челпанова. К сожалению, их общение не было длительным: в 1907 году Георгий Иванович переехал в Москву и стал профессором Московского университета.
Мы не знаем, пересекались ли в дальнейшем жизненные пути знаменитого, но опального писателя и знаменитого ученого, тоже при советской власти попавшего в немилость, но ученики мариупольца Челпанова в человеческой и творческой биографии Михаила присутствуют. И это тоже для нас, мариупольцев, по моему мнению, представляет интерес.
В ПЕЧАТИ появилось исследование Виктора Троицкого «О безымянном мастере и его шапочке». При этом несколько неожиданным предметом исследования становится… черная шапочка с головы Мастера, ее происхождение и возможная символика. Я опускаю цепь рассуждений Виктора Троицкого, весьма, по-моему, логичных, и ряд его тонких наблюдений. Интересующиеся могут обратиться ко II номеру «Москвы» за 1996 год, где рассматриваемая статья опубликована. Сообщим только вывод исследователя: Виктор Троицкий доказывает, что в образе и портрете Мастера отразились некоторые детали судьбы и облика Алексея Федоровича Лосева.
А.Ф. Лосева (1893- 1988) сегодня единодушно признают великим философом и филологом. Он последний в ряду русских мыслителей «серебряного века» и единственный, кому посчастливилось дожить до времени, когда дрогнуло единодержавие «единственно верного учения» и стал некриминальным плюрализм мнений в политике и науке. С молодых ногтей он был идеалистом в философии, с того момента, как восемнадцатилетним юношей пришел к Георгию Ивановичу Челпанову с просьбой помочь разобраться в путанице мыслей и тот, внимательно его выслушав, рекомендовал Лосеву посещать занятия «Религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева». Таким образом, А.Ф. Лосев еще тогда, в 1911 году, получил из рук Г.И. Челпанова путевку в философию. Идеалистическую, заметим и отметим. Затем Алексей Федорович становится студентом Московского университета, где слушает лекции профессора Челпанова. Георгий Иванович включает талантливого юношу в состав сотрудников только что основанного им Психологического института.
В начале 30-х годов, после общения со следователями ГПУ и пребывания в ГУЛАГе, Лосев заявил, что переходит на марксистские позиции. Однако «все сто томов его беспартийных книжек» говорят о том, что это заявление имело значение галилеевского комментария: «А все- таки она вертится!».
Конечно, некоторые подробности биографии и внешнего облика такого человека могли войти в тот художественный сплав, который являет собой образ Мастера. Но тут возникает «несостыковка»: Булгаков не был знаком с Лосевым ни в 20-е годы, ни в 30-е, когда Алексей Федорович (в 1933 году) вернулся с ударных строек Беломорканала почти слепым и без волос на голове, отчего непременной деталью его туалета стала шапочка на манер монашеской, какую мы видим на Мастере.
И тут выплывает еще одно имя — П.С. Попов.
Павел Сергеевич Попов (1892-1964) — логик, философ, литературовед, в середине 20-х годов познакомился с Булгаковым и вскоре стал его близким другом, адресатом большого блока исповедальных писем Михаила Афанасьевича, его первым биографом. Квартира Попова в Плотниковом переулке, 12, где часто бывал Булгаков, стала прообразом «подвальчика Мастера» в романе «Мастер и Маргарита».
Павел Сергеевич был учеником Челпанова, как и Лосев. Их подписи — П.С. Попова и А.Ф. Лосева — стоят под приветственным адресом, исполненным глубочайшего уважения и преклонения перед учителем, по случаю официального открытия Психологического института в 1914 году. Соседствуют они и в «Юбилейном сборнике проф. Г.И. Челпанову от участников его семинара в Киеве и Москве» (1916). Статья А.Ф. Лосева называлась «Эрос у Платона». П.С. Попова интересовал «Бергсон и его критика». Затем они вместе работали в ГАХНе (Государственная академия художественных наук). Здесь, как пишут, еще было много начинаний и теплилась надежда интеллигенции дореволюционной закваски. Они трудились над созданием первого тома «Энциклопедии художественных наук». П.С. Попов заведовал терминологическим кабинетом, а А.Ф. Лосев обеспечивал этот кабинет словарными статьями.
Вместе они участвовали в небольшом кружке московской интеллигенции, в основном философов, математиков и литераторов, которых объединяло желание сохранить самобытность отечественной культуры и развить ее. На языке гэпэушников это получило название «контрреволюционного православно-монархического центра».
В 1930 году ГАХН был упразднен, а Лосев стал «заключенным каналоармейцем» (сокращенно: ЗК) на стройке Беломорканала. С его другом П.С. Поповым обошлись мягче: его только выслали из Москвы. Павел Сергеевич «зацепился» для начала в Ленинградской области, затем устроился в самом Ленинграде. Для такого сравнительно благополучного исхода его жене Анне Ильиничне «пришлось повисеть на бороде деда» — она была внучкой Льва Николаевича Толстого. (В начале 50-х годов, когда я был студентом Кишиневского университета, к нам приехала А.И. Толстая и покорила наши сердца своей безыскусной беседой и душевной добротой, которой светилось ее лицо).
Виктор Троицкий считает, что «Попов вполне мог сообщить своему задушевному собеседнику, живописуя типы и лики, что один из его коллег по ГАХНу вдруг стал носить черную шапочку несколько странной формы», об идеях этого философа, что отразилось в «Мастере и Маргарите». «Ибо таков был Булгаков — неустанный коллекционер или, лучше сказать, мощный насос, не упускающий ни одной мало-мальски заметной пылинки в духовной атмосфере тогдашней Москвы. Остается добавить, что в кругу булгаковских знакомых, преимущественно журналистов, литераторов и театралов, П.С. Попов занимал исключительное место как знаток дел в сферах научных, и в частности философских», — пишет Виктор Троицкий.
Вот такое касательство к судьбе и творчеству Михаила Булгакова имели талантливые и яркие ученики самого известного (после Куинджи) мариупольца Г.И. Челпанова.
А что же сам Георгий Иванович?
Нельзя сказать, что он здравствовал (со здоровьем было неважно), но был еще жив, хотя после дискуссии 1923 года, когда он заявил, что марксизм на науку «психология» не распространяется, был отставлен и от основанного им института, и от Московского университета. Однако горькая чаша арестов и ГУЛАГа его миновала. Его, но не его семью.
В 1935 году сын Челпанова был арестован по делу, которое московские интеллигенты шепотом называли друг другу «делом словарников». Сфабриковано оно было следующим образом. Филологи-германисты, будучи внештатными сотрудниками издательства по выпуску словарей, участвовали в подготовке русско-немецких словарей. Деньги за всех участников работы получала штатная сотрудница издательства Елизавета Александровна Мейер, немка по национальности, и раздавала их под расписки. В это время арестовали ее брата по обвинению (конечно, ложному) в шпионаже в пользу Германии. Обыск провели также у Елизаветы Александровны и нашли у нее расписки филологов. По ним и брали: кроме сына Челпанова-младшего арестовали также Д.С. Усова и М.А. Петровского.
Все объяснения подследственных о происхождении расписок разбивались о несокрушимую уверенность следователя:
— Все вы так говорите, а вот шпион сказал, что это — деньги за шпионаж.
Так все трое покинули Москву навсегда.
Существуют свидетельства, что и этот эпизод привлек внимание Булгакова.
Вот и все, что мне удалось «раскопать» по избранной теме. Очень может быть, что мне напомнят поговорку: «Седьмая вода на киселе». Пусть так, но все эти «мелочи» связаны с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, и мне это интересно. Читателю, надеюсь, тоже.
Лев Яруцкий