Революция и гражданская война принесли в Приазовье неисчислимые бедствия. Частая смена власти, межвластье и анархия самым пагубным образом отразилась прежде всего на еврейском населении. Вот характерное сообщение в газете «Революционное слово» (ныне «Приазовский рабочий»), № 38 от 26 (13) апреля1918 г.
Колония Затишье
18 апреля в еврейскую колонию Затишье явилось 12 красногвардейцев, вооруженных с ног до головы, с бомбами. Они потребовали выдачи несуществующих в колонии 100 пулеметов и разного другого оружия. Под этим «предлогом» они произвели обыски в колонии, забирая с собой ценные вещи и деньги. Затем, испортив в колонии телефон, красногвардейцы скрылись.
Жители колонии пережили страшные минуты, т.к. красногвардейцы грозились сжечь и расстрелять колонию.
Колония Равнополь
Ночью 18 апреля в небольшую еврейскую колонию Равнополь явились 5 вооруженных красногвардейцев. Арестовав одного из колонистов, они заставили его водить их по некоторым домам по бывшему у красногвардейцев списку. Встретив поставщика товаров равнопольского общества потребителей, красногвардейцы забрали у него 800 руб.
Читатель, воспитанный на официозной большевистской литературе, скорее всего, воскликнет: «Как, разве красные могли так поступать?».
Могли и поступали. Прочитайте хотя бы «Конармию» Бабеля. Но в данном случае еврейские колонии Мариупольского уезда Затишье и Равнополь терроризировали не красногвардейцы, которые после, так называемого, восстания фронтовиков в Мариуполе 10 апреля 1918 года во главе с В.А. Варгановым ушли в Таганрог. То были, думаю, заурядные бандиты, каких много развелось в ту пору. В апреле 1918 года «фронтовики» в своей газете назвали их красногвардейцами, позже их чаще всего называли махновцами.
Тему «Махно и евреи» я подробно анализировал в своей книге «Махно и махновцы» (1995) в главе «Я воспитал в себе жгучую ненависть к антисемитизму…». Слова эти взяты из «Воспоминаний» Нестора Ивановича, и они не расходятся с хорошо проверенным фактом: вождь крестьянской войны в Украине 1918-1921 гг. антисемитом не был.
И Петр Аршинов в своей несколько апологетической «Истории махновского движения» (Берлин, 1923) был в общем-то прав, когда писал: «Там, где еврейское население соприкасалось с махновцами, оно находило в последних лучших защитников себе от антисемитских проявлений. Еврейское население Гуляй-Поля, городов Александровка, Бердянска, Мариуполя, все земледельческие еврейские колонии, расположенные в Донецком районе, могут самым полным образом свидетельствовать о том, что в лице махновцев они имели неизменных друзей революционеров и что благодаря суровым и решительным действиям последних антисемитские старания контрреволюционных сил в этом районе рубились в корне».
К сожалению, я лишен возможности включить в настоящее издание главу из своей «махновской» книги. «Я воспитал в себе жгучую ненависть к антисемитизму…» (как и главу «Кто же он, все-таки, Лева Задов?» — об уроженце еврейской колонии Веселая, Л.Н. Зиньковском-Задове). Могу только отослать любознательного читателя к моей книге «Махно и махновцы».
Доказывая, что Махно не был антисемитом, я вовсе не утверждаю, что отряды и воинские части, которыми командовал батько, пылали юдофильством. Документы свидетельствуют, что в Третьей бригаде и в других частях, действовавших в наших местах, то есть в Приазовье, на юге Украины, достаточно сильны были антиеврейские настроения и велась – представителями различных политических группировок – антисемитская пропаганда. Но Махно погромов не организовывал – это непреложный факт. Он не только пресекал их, не только вел антипогромную агитацию, но и лично расстреливал погромщиков – это тоже факт.
Шла война гражданская
Предлагаю читателям ознакомиться с отрывком из воспоминаний уже известного вам Р.Д. Чарфаса. Эти страницы свидетельствуют о трагических событиях, происшедших в Красноселке и других еврейских земледельческих колониях Приазовья во время гражданской войны. Ряд утверждений их автора приходит в противоречие с положениями, изложенными в предыдущей главе.
Читателю следует иметь в виду, что Рувиму Давидовичу Чарфасу в ту пору было одиннадцать лет. Удивительно ли, что он тоглда не разбирался в раскладе политических и военных сил, которые противоборствовали в то время в крае.
Вот что рассказывает Р.Д. Чарфас.
Кошмарное время мы переживали. Между февральской и Октябрьской революциями у нас было полное безвластие, но жизнь протекала спокойно, без преследований, без убийств мирного населения.
В конце 1917 года на юге Украины появились банды, вооруженные огнестрельным оружием. Впервые в нашем селе была пролита кровь нашего соседа Зюси Голосова. Это был имущий хозяин, который земледелием почти не занимался, а занимался коммерческими делами, вообще небольшого масштаба.
Ночью мы были разбужены тремя выстрелами. Мама подумала, что следом к нам придут и дала команду быстро одеться, захватить, что можно, пальто, одеяла и бежать прятаться в близлежащую балку. Пробегая через двор Нафтоли Агуф, мама постучала в окно и посоветовала спасаться. Не дожидаясь их выхода, мы удалились метров на 500 по балке.
Стояли ноябрьские заморозки, инеем была покрыта трава, а мы, т.е. отец, мать, 3 брата и 2 сестренки (младшей сестре было 8 лет, старшей 16-17 лет) крепко перемерзли, долго ждали рассвета, маялись с ноги на ногу, т.к. присесть, прилечь нельзя было, земля была мерзлая. Почуяв продолжительное затишье, мы вернулись домой.
Назавтра мы узнали о трагедии в семье Голосовых. Его нашли в луже крови. Видеть это было страшно. Каждый думал, что будет дальше с нами? Минет или нет его участь.
Хоронили его как святого, к лику которых относили убитых.
Говорили: он, минуя чистилище Господне, будет иметь «а лихтикен ганэйден», т.е. попадет прямо в светлый рай.
Жили в тревоге. Все тревожнее становилось, в связи с поступавшими сведениями из других еврейских сел. То убили одного, то другого, называя их имена, фамилии. села были на близком расстоянии друг от друга, у многих там были родственники и знали хорошо друг друга.
В 1918 году разгул махновщины и произвол достиг кульминационного предела.
Весной этого года убили Хлуйне Гохман, жившего тоже неподалеку от нас. Он тоже лежал в луже крови, с простреленной головой, на стене следы крови и мозгов.
Это был рядовой селянин, как и все в нашем селе, с большой трудовой семьей, жил не безбедно, но и не богато, так себе. Говорили, что однажды в кузне, где, бывало, собирались односельчане побеседовать о том, о другом, главным образом, на житейские темы, о политике, меньше всего знали и толковали, он нелестно высказался о поведении махновцев. При этом разговоре был один из соседнего села, который, вернувшись домой «доложил» кому следует. В тот же день прибыли двое и учинили жестокую расправу над ним.
Его тоже хоронили, как и Зусю Голосова, в тяжелом настроении, в страхе на будущее.
В начале апреля 1918 года, в предсубботний день – пятницу, через нашу колонию мирно, медленно проехали два всадника, в направлении отруби кулака, богача Калюты, в 1.5-2 кмот нашего села. Там они погуляли, возвращались в сильном опьянении прямо в наш двор. Вышли навстречу отец и мать. Махновцы потребовали такую сумму денег, что не только в нашей колонии, но и еще в нескольких не собрать таковую. У нас не только рублей, но и копеек не было. Родители сказали, как могли, убедительно, но махновцы так громко стали ругать и грозить убийством, что я выбежал на улицу и начал громко плакать.
Всадник, который больше всего угрожал и уже брался за кобуру нагана, повернул на меня лошадь и пытался ударить нагайкой. Я отскочил в сторону, он меня оставил и повернул лошадь в сторону отца, приказал стать ему лицом к стене.
В этот момент мама узнала во втором всаднике Ваню Горшкова – сына нашего знакомого из села Федоровка, ныне Чубаровка, родины революционера Власа Яковлевича Чубаря.
Следует сказать, что у нашего отца было много добрых знакомых в украинском селе.
Мама ухватилась за стремена, стала целовать его ноги, рыдала: «Ванечка, дорогой, вспомни нас, спаси нас от смерти». Счастье наше, что он был не так пьян, как намерившийся убить отца всадник.
Видимо, он вспомнил, до него дошли мольбы матери и крикнул: «Не трогай моего старого знакомого».
Тот оглянулся и медленно опустил наган в кобуру. Повернув лошадь, он нам приказал, чтоб завтра к 12 часам были деньги. Соседи с окон наблюдали за происходящим и весть об этом немедленно разнеслась по всему селу.
Мама пошла по хатам, просила помочь одолжить, кто сколько сможет. Все знали, что жизнь отца на волоске. Не будет денег, прервется этот волосок, но помочь ничем не могли.
Собрали небольшую сумму и можно себе представить, с какой тревогой, как обреченные на смерть, ждали мы в субботний день двенадцатый час. Ждали, зная, что такая сумма вызовет озлобление со стороны махновца, и жизни отца – конец. Даже хуже будет, если он приедет не с Иваном Горшковым, который может ему помешать, а с другим, тогда он отца, маму и всех остальных членов семьи убьет. Для таких опасений были основания.
Незадолго до этих наших переживаний, в соседнем в 5 верстах от нашего села, в первом номере – Новозлатополе, в аналогичном случае махновцы убили всю большую семью, в числе которой были маленькие дети. Глава семьи – отец Арье Файнвейц в это время отсутствовал, он был в соседнем селе, смерть его миновала, но страдания его, потеряв такую семью, были хуже смерти.
На второй день махновцы не приезжали, но тревога наша не уменьшалась. Мы ждали смерти каждый день, в течение всей недели.
К счастью, больше они к нам не приезжали, видимо, Ваня имел определенное влияние на своего товарища и предупредил, чтобы он нас оставил в покое. Впоследствии мы узнали, что Иван погиб в одной из операций батька Махно в Екатеринославе. Мы очень жалели нашего спасителя.
Можно себе представить, что было нами пережито, особенно эти дни, когда с минуты на минуту ждали своего трагического конца.
Фактически больше года мы жили в таком напряжении
Лев Яруцкий