Окончание статьи «Нестор Махно и евреи». Начало читайте здесь — http://old-mariupol.com.ua/category/evrei-mariupolya/
Фактически больше года мы жили в таком напряжении, каждый день, каждый час, сколько здоровья потеряно за это время.
Приведу еще случай, который заставил нас трепетать от страха.
В начале 1918 года группа махновцев внезапно нагрянула и предложила главам семейств явиться на небольшую площадь у синагоги. Пошел и наш отец. Нашлись такие, что сказали, как есть в действительности, что денег нет, откуда они могут быть в такое время? Было приказано стать всем в шеренгу и под прицелом из винтовок предупреждали: «дадите деньги, — помилуем, нет — расстреляем».
Никто не повернулся что-нибудь сказать, т.к. уже было сказано, ждали своей участи.
Из нашего окошка было все видно. Мама металась по комнате, била в ладони, рыдая и причитая. Вдруг выстрел, и один из шеренги упал на колени.
Выстрел был дан вверх, но человек упал в обморок. Мы не знали, думали, что он убит и других не минет. Мама еще больше закричала, и мы тоже заплакали.
Махновцы поняли, что ничего не взять у «нетых», пощадили и уехали. Можно себе представить, что мы пережили в этот смертный час, который чудом не стал роковым.
Так дни за днями. Что ни день, то наезды махновцев, их угрозы убийства, то в одном, то в другом еврейском селе.
Вести эти доходили до нас быстро и в тревоге каждый думал, что приближается его черед.
Массовых убийств до осени 1918 года не было. Убивали ни за что, ни про что, то одного, то другого, по одному, с целью ограбления или по настроению, в состоянии опьянения.
Осенью 1918 года начались массовые убийства десятками, сотнями евреев в ряде сел. Это был в полном смысле слова геноцид, как это теперь определяется.
Такой разбой учинили бандиты соседних сел Каменки и Гайчур над евреями сел №№ 5 и 6, соответственно, именовавшиеся Энгельс и Пенес.
В Энгельсе согнали из домов всех мужчин, включая и юношей, будто на собрание в здание синагоги. Женщин и детей не трогали. Они ждали своих детей, мужей, братьев, не зная, что в это время идет неслыханное по своей жестокости убийство их без единого выстрела.
Несчастных выпускали по несколько человек и шашками их порубали. Больше 100 человек было зверски убито.
Можно себе представить, какой ужас и какое горе обрушилось на женщин и детей. Им же пришлось самим убитых хоронить. Среди трупов ими был обнаружен юноша с признаками жизни. Отогрели его, привели в чувство и отвезли в больницу в одно из соседних сел. Это был брат мужа моей двоюродной сестры. Муж ее был среди убитых.
Помню хорошо этого тихого, скромного человека. Он приезжал к тестю, т.е. к моему дяде, где я его видел.
Похоронив жертвы, женщины с детьми разъехались, кто к родственникам, знакомым в соседние села, оставив все хозяйство на разграбление. Приехала моя двоюродная сестра Сарра с тремя детьми к отцу и матери. Они жили с нами рядом. Незабываемо врезалось у меня в памяти плач, стон, причитания всех находившихся в доме.
Через полгода после излечения, приехал к ним и брат мужа двоюродной сестры, о котором сказано выше.
Он был изуродован. Щека глубоким рубцом была раздвоена, глаз выпуклый, затылок зарублен. В общем, страшно было на него смотреть. Чуть выше удар шашки по затылку – череп был бы расколот на части.
Банда намечала так поступить с мужским населением села № 6 – Пенес, но было уже поздно, вечером и там убили 30 человек.
Из села № 6 – Пенес семьи убитых разъехались кто куда, оставив пожитки (годных, ценных вещей не было), скот, инвентарь: плуги, веялки, косилки и др. Уехала также часть уцелевших семейств, опасаясь последующих набегов махновцев и гибели.
Остались считанные семьи, которым некуда было деваться. Оставаться смертельно опасно, ехать неведомо куда в такое смутное время, не менее опасно.
Бандиты достигли своей цели: они захватили, разграбили все, что осталось – скот, инвентарь и др. имущество.
В ряде случаев они приобретали имущество беженцев дешевле, как говорили – задарма.
Пример с убийством жителей вышеназванных сел стал заразительным.
Примерно через 5-6 месяцев мы получили еще одну страшную весть. В селе Азарович махновцы сел Туркеновки и Успеновки совершили такое же злодеяние, как в селах Энгельс и Пенес. По тому же методу и образцу они убили свыше 40 человек, почти половину мужского взрослого населения.
В начале 1919 года в село Сладководное нагрянула банда и предложила старосте организовать вывозку 25 подвод зерна.
Возражать не приходилось, будешь говорить – потеряешь голову.
Набрали пшеницу в мешки, нагрузили подводы и отправились за переделы села.
Отъехав 5-6 кмот села махновцы предложили подводчикам раздеться до нага и бежать.
Несчастным ничего не оставалось делать, пришлось выполнить требование убийц. Только они разделись, началась стрельба по ним. Это был лютый мороз в конце дня. Было еще светло. Мы слыхали, что белые находятся уже близко от нас, что они наступают на махновские части, что скоро вообще покончат с махновцами.
Мы знали, что они не убивают, и ждали с нетерпением белогвардейцев.
Действительно, такие стычки были между белыми и махновцами в районе Мариуполя, но до нас было еще далеко.
Все же у нас теплилась надежда, что они уже близко и эти залпы винтовочные мы считали за начало военных действий между белыми и махновцами, даже славили Бога за то, что близится конец нашим страданиям.
Увы! В это время лилась кровь ни в чем не повинных молодых людей. Среди них было несколько пожилых, отцы семейств.
Это массовое убийство было преднамеренное, с одной и той же целью: нанести сильный физический и моральный удар по населению, чтоб они видели спасение в уходе с земли, которую они обрабатывали в поте лица в течение четырех поколений, чтоб эта земля и еврейское добро досталось махновцам грабежом или в другом случае, за бесценок.
Трупы лежали несколько месяцев под снегом. Когда растаял снег, потеплело, нельзя было дальше их оставлять — до разложения.
Хоронить их родные и родственники мужского пола решили в нашем селе № 3 – Красноселке, желая скрыть это от женщин, зная, какой это будет душераздирающий плач и крик матерей, жен, сестер и детей, если их привезут домой хоронить.
Так они и поступили. В подходящий погожий день, под вечер, когда уже стемнело, прибыли подводы с трупами.
Многие вышли посмотреть, и я тоже умудрился близко рассмотреть, что в подводах. В них лежали как бревна, еще не оттаявшие трупы, в разных позах, у одного руки разбросанные, у другого, прижатые к голове. Один лежал на спине, подогнув ноги в коленях, перекинув ногу на другую ногу.
Смерть наступила, видимо, в муках. Возможно он был ранен и медленно замерзал. Говорили, что могли быть раненые, которые так замерзли.
Я был под таким впечатлением, что боялся класть, лежа, ногу на ногу и теперь, когда вижу человека на пляже в таком положении, вспоминаю ту страшную картину, которую видел больше 60 лет назад.
Трупов было больше 20, их положили в деревянный сарай около синагоги, где хранились похоронные принадлежности, катафалк и др., до следующего дня. Сами подводчики уехали домой в Сладководню.
Утром следующего дня приехали хоронить убитых.
Прошло немного времени, приехали женщины. Они узнали, где лежат покойники, кинулись к дверям сарая, последний на замке. Просили открыть, мужчины не открывают. Они стали ломать висячий замок, двери с такой яростью, что ничего не осталось делать, как открыть сарай.
Что было дальше, ни описать, ни рассказать, невозможно, не берусь это сделать.
Все же немного скажу из запомнившейся мне на всю жизнь страшную картину. Женщины бросились на трупы. То одна узнает своего. То другая. Плач и крик потрясали окружающее пространство. Мужчины пытались оторвать их от мертвых, но они были бессильны, т.к. эмоциональный накал был так высок, что женщины стали сильнее себя и мужчин.
Как ни скрывали мужчины от женщин свое намерение похоронить убитых в их отсутствие, сказать им об этом после свершившегося факта, им это не удалось. Возможно, кто-то из мужчин невольно выдал себя, не сумев сдержать свое душевное напряжение, слезы…
Похоронили их в братской могиле. Совершили молитвы, просили всемогущего Господа Бога принять их души в свое лоно, в царство небесное.
Впечатления, волнения были настолько велики, что все у меня врезалось в память, словно, это происходило неделю тому назад.
Запомнились такие детали, о которых решил не писать.
После перечисленных выше массовых убийств создалось такое удручающее настроение у жителей еврейских сел, что многие решили покинуть родные края и уехать куда глаза глядят.
Можно было каждый день ждать участи несчастных убитых, перспектив на изменение обстановки не было видно.
Лично я в возрасте 11 лет хорошо понимал обстановку, в которой мы живем и находимся всегда под чувством страха и беспокойства.
Плохо спал, часто просыпался. Родители тоже спали, все прислушиваясь. Бывало, часто одетыми.
Однажды я ночью проснулся, долго не мог заснуть и все думал: Господи, когда уже будет так, чтоб можно было спокойно спать, выспаться и не думать, что день грядущий нам готовит – жизнь или смерть?
Завидовали детям махновцев, которым хорошо, им можно спокойно спать, никто не тронет.
Как это было давно, а помню и ощущаю чувства, которые меня волновали в ту ночь, когда на узенькой скамейке у трубы не могу заснуть до утра, пока не встал и рассеял эти мысли.
Многие жители наших сел, никогда не думавшие, что им придется подняться с насиженных мест и покинуть пристанища, спасение в других местах незнакомых, начали уезжать кто в Запорожье, кто в Мелитополь, и др. города, где было безопаснее.
Мы тоже были в числе таких странников. Всей семьей переехали в Мариуполь, где нас ожидали тяжелые материальные и моральные испытания. Об этом постараюсь коротко ниже рассказать.
О массовых убийствах евреев стало известно батьке Махно.
По рассказам стариков, он воспринял действия и произвол бандитов с возмущением и приказал главарей массового убийства в селе Азарович – расстрелять.
Видимо, это соответствует истине, т.к. после этого наступило с начала половины 1919 года затишье.
Прекратились наезды махновцев, убийства. Стало намного спокойнее.
Больше того, как это получилось, не знаю, но жителям нашего села было передано 5 винтовок с патронами, для самоохраны. Другим селам тоже было передано оружие для самозащиты.
О какой самоохране могла идти речь? В селах молодежи не осталось.
С 1914 года, с начала первой империалистической войны и последующие 1915, 1916, 1917 гг., вся молодежь, а ее было значительное количество (семьи были большие) была подобрана и отправлена на войну. Многие погибли, часть, попавшая в плен, еще не вернулась. Остались старики. А если были бы случаи нападения махновцев, оборона со стороны евреев, умеющих пользоваться оружием, имело бы место, при схватке пострадал бы махновец, то можно себе представить, что было бы.
Бандиты были хорошо вооружены, многочисленны. Против них было бы бессмысленно выступать и противостоять. Случилось, погиб бы или пострадал бы один бандит – поплатились бы жизнью жители всего села. Евреи об этом знали, но с оружием выходили на самооборону .
Сам факт выдачи евреям оружия был положительным. Это утверждало их право бороться за жизнь и имело символическое значение.
Однако тревожная обстановка продолжалась. Евреи не могли верить и не верили в стабильность затишья, продолжали выезжать из своих сел.
Осталась четвертая часть населения, которая вынуждена была из-за отсутствия возможностей. Не у всех были лошади, у других не было глав семейств. Куда могут подаваться женщины с детьми? Такие остались в селах, и, как показывало время, в дальнейшем их не трогали.
Однажды после ночного дежурства в нашем доме была оставлена винтовка с патронами на хранение – французская берданка без магазинной коробки, в ложе укладывается один патрон. К концу дня дома никого не было. Воспользовавшись отсутствием взрослых, я вдоволь наигрался этой винтовкой. Мне нравилось открывать и закрывать затвор и так беспрерывно. Патроны были с тупыми цилиндрическими пулями и я их закладывал в гнездо для патрона, но соображал не спускать курок, знал, что выстрелит, и за это мне попадет. Хорошо, что не получился нечаянный выстрел.
Можно было перечислить много тяжелых испытаний и переживаний на нашу долю в 1918-1919 гг.
Чтобы представить каково было нам, что мы пережили, достаточно и того, что сказано мною выше.
Однако, еще об одном эпизоде, доставившем нам незабываемые минуты страха, но обернувшиеся затем радостью, надеждой на жизнь, расскажу.
В зимний, морозный день1919 г. жители окраины села заметили приближающийся отряд, в составе которого были кавалеристы и подводы, сани с солдатами.
Откуда этот отряд, что он из себя представляет?
— Несомненно, — махновцы.
Раз махновцы, значит рядом смерть, причем в массовом масштабе.
Переполох был невероятный: бегут, кричат: «едут махновцы».
Других предположений не могло быть, т.к. никто не осмеливался в такую годину выезжать за пределы села.
Все спрятались в своих домах. Большинство собирались по несколько семейств в одном доме, полагая, что так безопаснее, как-то легче.
Мы тоже всей семьей ушли к двоюродной сестре-солдатке Эсфирь Чарфас. Муж ее был в германском плену. Она с тремя детьми проживала в незавидной хате. Мы много раз там ночевали, надеялись, что махновцы обойдут этот дом, во дворе которого нет скирд соломы, кучей навоза, характеризующих зажиточность хозяина.
Это был психологический самообман. Зашли бы махновцы в этот дом, застали бы прячущихся соседей, заподозрили бы их беззащитных, вернее, сделали вид, что подозревают в неблагонадежности или шпионаже и конец.
Но люди так поступали. Больше половины хат оказались пустыми, на улице ни живой души.
Прибывшие были в недоумении.
Староста нашего села Моисей Фридлянд осмелился, вышел на улицу. К нему подъехали верховые мирно, приветливо с ним поговорили, узнали в чем дело и сказали старику:
— Не бойтесь, это отряд Красной Армии, мы вас не тронем.
Сначала он не поверил этим словам, считал, что это провокация, но увидев солдат, совсем не похожих ни внешне, ни по одежде на бандитов, проверил и сообщил нескольким семействам, проживавшим поблизости от места встречи с командиром отряда.
Слух об этом событии с быстротой радиовещания распространился по всем домам, где находились люди.
Последние быстро, бегом, это я помню, по членам нашей семьи, возвращались в свои дома, радушно принимали нежданных, негаданных в этот день таких добрых гостей.
Несмотря на темноту и забитость, особенно, в вопросах политики, наши односельчане поговаривали, что революция несет свободу рабочим и крестьянам, что за эту свободу борется Красная Армия с белыми и т.д.
Долго ее ждали. Весь1918 г. прошел в тяжелых испытаниях, а красных все нет. Наконец, пришли долгожданные красноармейцы.
К нам было направлено человек 8-10. Две подводы полные солдатами. Отец сделал место для лошадей. Намешал им большое корыто половы с дертью (ячменной муки) с полной руки, не жалея, добавил кукурузу. Было чем покормить, и он постарался.
Тем временем солдаты, промерзшие, устраивались в доме. Они сами занесли 2 сапетки сухой соломы, которая с шумом, треском горела в грубее, и стало сразу тепло, даже жарко в доме.
Мать сварила емкий котел картошки, занесла соление, сметану, масло и гости ели с большим аппетитом, запили кофе из пережаренного ячменя с молоком. Сахара не было, мы забыли, какой он есть.
Пили кофе, макали хлеб в сметану, вместо закуски и сахара.
Мы пили так кофе два года без сахара и так привыкли, что казалось, что так всегда и должно быть.
У троих красноармейцев обувь порвалась, требовался довольно большой ремонт. Отец взял эту обувь и отнес к сапожнику Аврааму Щедрову с куском подошвы на три пары обуви. Сапожник за ночь при каганце отремонтировал обувь бесплатно, и папа передал ее рано утром красноармейцам. Какая была радость, когда они, положив в обувь сухую солому, как подстилку, надели ее на сухую, теплую портянку.
Как они благодарили отца и маму за все. Они обращались к родителям, как родные дети, называя их «отец, мать», только так.
Мы были в восторге. В такое грозное тяжелое время слышать такие душевные обращения было уму непостижимо и невероятно.
Такие душевные чувства испытывали все, у кого размещены были красноармейцы. После их отъезда долго об этом говорили и вспоминали их добром.
Внешний вид красногвардейцев был уставшим. Похудевшие, возможно, от недоедания, они были одеты, кто в чем горазд. У одних были старые шинели, видавшие виды, другие одеты в старых кожушках, сиряках.
Нижнее белье давно не меняли и это их беспокоило. Нет, нет, да то один, то другой чухнется.
Мама предложила им дать ей белье и сорочки на час, два. Они это сделали, и она «выпрудила», как она говорила, это белье в горячей духовке, в которой и вода закипела бы, если бы ее туда поставить. При такое температуре, дезинфекции, конечно, никакой живности не могло оставаться, сохраниться. Красноармейцы не знали как благодарить, рады были всему, что для них делали, и мы были рады и счастливы, что могли таким образом добрым людям ответить добром.
К сожалению, наша радость была недолгой, непродолжительной.
Отряд уехал и больше «красных», как их называли, не видели, как не было их.
Помню утро отъезда наших постояльцев, будто это было в этом году, даже прошедшем месяце.
Мама приготовила обильный завтрак. Опять вареная картошка, молочные, даже смалец гусиный со шкварками. Красноармейцы достали большой кусок сала и просили пожарить им картошку на сале.
Мама оторопела. Она все делала, что могла и еще готова была делать, но такое сделать было противопоказано по еврейским канонам.
Как быть? О том, чтоб можно было в дальнейшем использовать сковородку (тогда это была ценность) и речи быть не могло. Это не то, что попадет молочное в мясную посуду или мясо в молочную посуду. В этих случаях можно прокипятить, прожарить посуду и употребляли ее на здоровье, а после сала уже ничего не поможет. Пусть сковородка пропадет, но что значит один дух свиной в доме. Это неслыханно.
Однако, благоразумие взяло верх. Мама пожарила картофель с салом, запах пошел такой приятный, что мы с удовольствием приложились бы к этой еде, если б не мамин всевидящий глаз не помешал бы этому. Конечно, руки она хорошо вымыла после этого.
Уместно привести один эпизод в тридцатые годы, когда мы, молодые, ели мясо свиное, сало с удовольствием. Мы даже сами выкармливали кабанчиков и пользовались их отдачей.
У моего брата Исаака доживали свой век его тесть и теща, им было уже за 80 лет. Старик Абраам Вестфрид нечаянно съел кусочек свиного мяса, предназначенного для тогда молодых – брата и его жены.
Увидев это, старуха подняла такой шум и гвалт, будто старик проглотил иголку и ему грозит смерть. Он ее еле успокоил ответом в повышенном тоне: «Ша, ша, их вел зих нит самен», т.е. «Ша, ша, я не отравлюсь, не волнуйся».
Я привел этот эпизод для того, чтобы показать, насколько была сильна в то время вера в законы Божьи людей дореволюционных поколений.
Уехали красные. Как жаль было с ними расставаться. Хотелось, чтоб они долго, долго были с нами. Как они попали в то время к нам, непонятно было тогда и сейчас. Ведь они находились на территории контролируемой махновцами, где власть и сила была сосредоточена безгранично в их руках. Отряд был сравнительно небольшой и при схватке с численно превосходящими силами махновцев мог иметь большие потери.
Возможно, это была разведка в такое время, когда Махно с его войском занимал Мариуполь и его оттуда выбивали потом. В это время больших сил махновцев в наших краях не было.
Мы думали, что через некоторое время проследуют другие части Красной Армии через наше село, но прошел 1917 год, а их нет и не было.
Опять мы остались в зоне махновщины, в самой ее гуще.
Гуляй-поле в25 кмот нашего села. В этом, тогда большом селе, при большой железнодорожной станции, ныне районный центр, были сосредоточены все центральные воинские и другие учреждения батька Махно и его называли – Махноградом.
Как уже сказано выше, махновцы с середины1919 г., нас не терроризировали, но было все же неспокойно. Полагали, что такое затишье может оказаться перед бурей.
Лев ЯРУЦКИЙ