«ЧЕЛЮСКИНЕЦ РЕШЕТНИКОВ ПРИЕДЕТ В МАРИУПОЛЬ…»

Стук в дверь разбудил его в полночь.

—    Товарищ Решетников, вам телеграмма!

Почтальон добавил тревожное слово: «Аварийная», но голос его звучал ликующе. И, подстегнутый радостной догадкой, Иван Павлович вдруг засуетился, лихорадочно отодвинул засов, рывком распахнул дверь.

«Ты, Ваня, угадал, — запрыгали перед глазами строчки. — Я тот, о кото­ром думаешь…».


Был июнь 1934 года.

Иван Павлович служил в Мариуполе в войсках внутренних дел. Ра­бота оперативника оставляла мало досуга, но когда выпадало свобод­ное время, любил почитать хорошую книгу, просмотреть свежий номер журнала. Зимой, получив январский номер «Нового мира», увлекся до­кументальной повестью «Огни». Она была о покорителях Арктики с ле­докола «Красин», о том, как в Карском море встретились они с парохо­дом «Челюскин», скованным тяжелыми льдами. «На «Челюскине» в кают- компании, — рассказывал автор, — висели панно, карикатуры, исполнен­ные молодым художником краснознаменцем Решетниковым».

Эти строки обожгли Ивана Павловича. Кто он, Решетников с «Че­люскина»? Просто однофамилец или… А может быть, это его родной брат Федя? Тот самый, с которым он 16 лет назад, в 1918-м, уходя на фронт, прощался у теплушки железнодорожного эшелона?

Иван Павлович, конечно, понимал, что сейчас, в 1934 году, Федя, если он только жив, — мужчина лет под тридцать, но, сколько ни старался, не мог вообразить себе брата взрослым человеком. Он виделся ему две­надцатилетним мальчишкой в кургузом оборванном пиджачке, с длин­ными нечесаными волосами, которые он погладил, прежде чем, сдер­живая слезы, сказать:

—    Бывай, братец. Если жизнь не изменит — встретимся.

Но встретиться им больше не довелось. Вскоре после того проща­ния Федя ушел из дому в поисках самостоятельного заработка, и о младшем брате не было никаких вестей. А может, судьба и впрямь за­бросила Федю в Арктику, и что художником стал — вполне возможное дело. Отец у них был ико­нописцем, и старший брат, взявший после смерти родителей на себя попе­чение об Иване и Федо­ре, тоже стал художником. Так что Феде было в кого пойти.

Но о своей затаенной надежде Иван Павлович и жене не сказал. Никому. Мало ли в России Решет­никовых! Даже если того художника, что в студеном океане плавает, Федором зовут, и то…

Но вот, затертый льда­ми, затонул «Челюскин». Весь мир, затаив дыхание, следил за эпопеей лаге­ря на льдине. Слово «че­люскинец» связывалось в сознании миллионов людей с мужеством, выдержкой, героизмом, с поня­тием «советский характер». Среди челюскинцев не раз мелькала фа­милия художника Решетникова, но Иван Павлович все твердил себе: «Мало ли на свете Решетниковых…». Но в июне, уже после спасения героев, Иван Павлович увидел в «Правде» рисунок Ф. Решетникова «Пер­вый митинг на льдине» и прочитал строки Отто Юльевича Шмидта:

«Федор Решетников — молодой художник. Он из беспризорных, в буквальном смысле этого слова, исключительно даровитый человек. Веселый, жизнерадостный, активный. В любую минуту способен под­нять настроение у людей, с которыми общается. Он плавал и на «Сибирякове», и на «Челюскине», наш неутомимый Федя — художник, карикатурист, автор и режиссер корабельных постановок, исполнитель и ни гор искрящихся смехом частушек. Способный художник».

Много раз перечитав эти строки и заучив их наизусть, как стихи, Иван Павлович наконец решился. Он написал Валериану Владимиро­вичу Куйбышеву, возглавлявшему правительственную комиссию по спасению челюскинцев, рассказал о своем пропавшем без вести братe и попросил сообщить некоторые факты биографии героя Арктики Федора Решетникова, спросить его, помнит ли он кого-нибудь из род­ных и братьев. И вот — ночная телеграмма:

«Ты, Ваня, угадал. Я тот, о котором думаешь, твой брат Федя. 16 лет не виделись с тобой. Живым тебя не считал. Давно надо было мне сесть на льдину, тогда бы раньше встретились. Поздравь меня с двумя орденами. Надо встретиться. Телеграфируй гостиница «Гранд-Отель сейшелы«, 513, челюскинцу Решетникову».

В первом же номере «Приазовского пролетария» (так назывался тогда «Приазовский рабочий»), вышедшем после той памятной для Ивана Павловича ночи, была напечатана статья «Челюскинец художник Ре­шетников приедет в Мариуполь». Рассказывая о том, как получил теле­грамму, Иван Павлович писал: «Сердце от радости застучало в груди. Теперь уже не было никаких сомнений, что имя челюскинца — это имя моего младшего брата Федора Решетникова. Минутами в глазах вы­ступали слезы. Я сейчас же отправил телеграмму:

«Из Мариуполя. Москва, «Гранд-Отель», 513, челюскинцу Решетнико­ву. Поздравляю с высокой наградой. Радостям нет границ. На ото­рванной льдине нашел тебя. Убежден в немедленном твоем приезде. Телеграфируй день выезда. Ваня».

Весь Мариуполь читал эти строки, и в городе только и было разго­воров, что о предстоящем приезде героев Арктики.

Они приехали 3 августа: А. Бобров, заместитель начальника экспе­диции «Челюскина», летчик В. Молоков, один из первых Героев Совет­ского Союза, участник спасения челюскинцев, А. Погосов, комендант аэродрома на льдине, и художник Ф. Решетников.

Челюскинцев встречали тогда так, как в наше время первых развед­чиков космоса. Мариупольцы в этом смысле не составили, конечно, исключения. Город был щедро украшен цветами, площади — портрета­ми первых в стране Героев Советского Союза и картинами из похода челюскинцев, на фабрике-кухне завода имени Ильича вовсю готови­лись к банкету. Лучшие ударники были посажены в легковые автомо­били и на полуторки, они отправились по донецкой дороге, чтобы у въезда в город встретить дорогих гостей.

Когда на торжественном пленуме горсовета, собравшемся специ­ально по случаю приезда в город героев челюскинской эпопеи, за сто­лом президиума в сопровождении председателя горсовета Зиненко и секретаря горкома партии Пелевина появились Бобров, Молоков, Погосов и Решетников, восторг мариупольцев достиг кульминации. «Полуторатысячный зал, — писал «Приазовский пролетарий», — встретил ге­роев бурной, долго не смолкающей овацией. Крики «ура» неугомонно перекатывались по всему залу в течение нескольких минут. Предложе­ние об избрании в президиум персонально тт. Боброва, Молокова, Погосова и Решетникова снова вызывает волну оваций и громкое «ура» всего зала».

В тот день еще не раз звучали пламенные лозунги, раскатывалось громовое «ура» и обрушивался шквал бурных рукоплесканий на этом столь необычном торжественном пленуме Мариупольского горсовета.

Затаив дыхание, слушал зал простой и захватывающий рассказ го­стей о жизни в лагере Шмидта, о доблестных летчиках, блестяще за­вершивших челюскинскую эпопею. Иван Павлович, взволнованный и счастливый, смотрел на брата, молодого, красивого, с двумя орденами (что по тем временам было большой редкостью), и думал, что не дожи­ли родители до этой радости, не видят, как их Федька достиг вершины славы.

Но вершины эти для Федора Павловича были еще впереди. Прой­дут годы, и картины художника Ф.П. Решетникова «Прибыл на канику­лы», «Опять двойка», «За мир» полюбят миллионы людей. Их репродук­ции будут включены в школьную «Родную речь» и станут, таким образом, неотъемлемой частью духовной жизни каждого советского чело­века. Но все-таки, то, что он пережил на борту парохода «Челюскин» и в легендарном ледовом лагере, станет для народного художника СССР, дважды лауреата Государственной премии СССР, вице-президента Ака­демии художеств СССР Федора Павловича Решетникова неиссякае­мым источником творчества — «на всю оставшуюся жизнь».

ПОСТСКРИПТУМ 1997 года.

В июле 1997 года, наслаждаясь прохладой российского лета, сидел я в безлюдной деревне Дубник, что под Ростовом Великим, и составлял из своих «рассказов краеведа» первый том «Мариупольской мозаики». Перечитал я и рассказ «Челюскинец Решетников приедет в Мариу­поль…», напечатанный в «Приазовском рабочем» в разгар брежневско­го застоя. И взяло меня сомнение: поймет ли сегодняшний читатель, в особенности молодой, почему страна так восхищалась челюскинцами и за что мариупольцы оказали такие почести гостям из ледового лаге­ря. Тем более, что в наши дни, анализируя челюскинскую эпопею, кое- кто задается вопросом, что это было: подвигом, трагедией или пре­ступлением Сталина, пославшего людей на неминуемую гибель?

Когда затонул «Челюскин», я жил в анексированной Румынией Бес­сарабии и было мне два года с небольшим. И об этом эпизоде нашей истории я узнал где-то лет через десять из школьного учебника и книг. Я читал эти страницы под грохот сражений Великой Отечественной войны с ее бесчисленными трагедиями и подвигами, но и в этих усло­виях челюскинская эпопея потрясла меня своим мужеством и героиз­мом.

Но как ее воспримет сегодняшний школьник?

В те годы (30-е) осваивался Северный морской путь, что сопостави­мо по значению со строительством и началом эксплуатации Трансси­бирской железной дороги. «Челюскин» был первым в истории не ле­докольным, а обыкновенным судном, прошедшим за одну навигацию от западных окраин страны до Чукотки. Это был, несомненно, подвиг, и трагедия в самом конце маршрута не умаляет его значения.

Зловещий треск в полярной ночи бортов «Челюскина», затертого арктическими льдами, эвакуация с тонущего парохода, устройство ла­геря на льдине, полеты самолетов Водопьянова, Молокова, Леванев­ского и других сквозь туман, пургу и мглу в поисках терпящих бедствие, снятие лагеря со льдины — все это способно поразить воображение и человека нашего времени, ставшего свидетелем посещения челове­ком Луны и изучения поверхности Марса. И нам не следует забывать ни подвигов той эпохи, ни преступлений, к числу которых челюскин­скую эпопею отнести невозможно. Хотя, конечно, мы могли бы назвать немало огрехов в подготовке экспедиции.

И только осознав это, мы сможем понять, почему мариуполыды вос­приняли приехавших в их город челюскинцев как беспримерных в ис­тории героев.

На том же торжественном пленуме Мариупольского горсовета было принято постановление «в ознаменование пребывания челюскинцев» в городе принять меры по увековечению памяти об этом событии. Ре­шили присвоить имя челюскинцев гавани «Азовстали» и парку культу­ры и отдыха, где возвести монумент, отображающий челюскинскую эпо­пею. Я не встретил ни одного мариупольского старожила, который по­мнил бы, что городской сад, как его называли в старину (сейчас Цент­ральный детский парк культуры и отдыха), носил бы имя челюскинцев. Или гавань «Азовстали». Не остались и свидетельства того, что имя челюскинцев носили колхоз «Бир-Тайфа» и учебный комбинат завода имени Ильича.

Преподнесли подарки и гостям — всем, кроме коменданта ледового аэродрома Погосова. Имя Молокова, одного из первых Героев Совет­ского Союза, участвовавшего в спасении челюскинцев, присвоили Ма­риупольскому аэроклубу. Именем Боброва, заместителя начальника экспедиции «Челюскина», был назван колхоз «Юный пахарь», а 10-й школе дали имя художника Решетникова.

К сожалению, память о челюскинцах, посетивших Мариуполь, оказа­лась недолговечной. Через семь лет началась война, и аэроклуб имени Молокова в связи с оккупацией города гитлеровцами прекратил свое существование. Упомянутый монумент и не начали воздвигать. А когда после освобождения Мариуполя в 10-й школе возобновились занятия, никто и не вспомнил, что в свое время ей присвоили имя Федора Ре­шетникова.

Дольше всех на карте Мариуполя продержалась улица имени Че­люскинцев в Ильичевском районе. В начале 80-х годов я побывал там. Дома, построенные еще до революции акционерами Никополь-Мариупольского общества у самых стен завода, частью были пусты: жителей переселили из этой зоны, объявленной санитарной. На угловом доме я увидел мемориальную доску: «Эта улица названа в память о героизме и мужестве парохода «Челюскин», совершившего первое плавание по Северному морскому пути от Мурманска до Берингова пролива».

Лев Яруцкий