БЫЛ ЛИ ГОРОД ПАВЛОВСК? — 3

Переселение или депортация?

Национальное возрождение всех народов бывшего Советского Союза благотворно кос­нулось и мариупольских греков. Появились издания и публикации, проливающие свет на историю этого народа, вот уже более двух столетий живущего в Приазовье, на юге Донецкой области.

Этот поток многие десятилетия искусственно сдерживался, и теперь в своем бурном течении он образует обильную пену.

К ней, отнюдь не белоснежной пене, отношу и упорно распространяемую ныне версию о том, что исход греков из Крымского ханства был совсем не мирным переселением, а де­портацией, то есть акцией насильственной. При этом подробно перечисляются выгоды и преимущества, какие получили «клят1 москал1», согнавшие благоденствовавших в Крыму гре­ков с мест, которые они осваивали две с половиной тысячи лет. Характерно, что среди авто­ров этих писаний нет ни одного профессионального историка, а сплошь любители. Один из них договорился до того, что Россия переселила греков, чтобы они защищали пустынное в то время Приазовье от возможного нападения турецкого флота. Каким образом могли бы безоружные пахари и пастухи, ремесленники и мелкие торговцы противостоять боевой мощи турецких эскадр, если те пожелали бы высадиться в Приазовье, — таким вопросом наш «спе­циалист по депортации» не задается.

Список подобных нелепостей я мог бы продолжить, но не вижу смысла вступать в дис­куссию с некомпетентными авторами и откровенными конъюнктурщиками, решившими, что в водичке смутного времени можно на наживку русофобии поймать крупную рыбу удачи.

Но если пренебречь публикациями в периодике, как правило, легковесными и «верху­шечными», то нельзя не обратить внимание на книги по интересующей нас теме, увидевшие свет в последние годы. В их числе наиболее серьезным и добросовестным исследованием является, на мой взгляд, «Одиссея мариупольских греков» Ивана Джухи (Вологда, 1993). Из­ложив все перипетии переселения христиан из Крыма, Иван Джуха делает противоречащий им самим изложенным фактам вывод, что оно было насильственным.

Этот автор и другие, разделяющие подобное заключение, ссылаются на монографию «Генералиссимус князь Суворов» (СПб, 1884) А. Ф. Петрушевского. Здесь на странице 211-й I тома есть строки: «…само переселение в основании своем было насильственное…».

Если бы сторонники «теории депортации» запомнили бы не только эту фразу, а внима­тельно прочитали бы все, что А. ф. Петрушевский написал о переселении, они, уверен, не решились бы согласиться с выводом этого биографа великого русского полководца.

Так, Петрушевский излагает требования, какие митрополит Игнатий представил рос­сийскому правительству, выполнение которых было обязательным условием согласия крым­ских христиан на переселение в Россию. Они были изложены письменно, и этот документ сохранился до наших дней. Сопоставляя его со знаменитой жалованной грамотой Екатери­ны II от 21 мая 1779 года, мы убеждаемся, что все требования крымских греков были приня­ты и выполнены без какого-либо изъятия, и эмигранты из ханства получили такие права, льготы и привилегии, какие не имел ни один народ в тогдашней России, включая самих русских.

И позволительно спросить: что это за депортация такая, когда насильно выселяемые ставят ультиматум тем, кто их вооруженной рукой выселяют, и обусловливают свое согласие на выезд только при выполнении их требований, весьма и весьма обширных?

Когда через 166 лет, в 1944 году, греков, оставшихся в Крыму, и прочих «инородцев», уже после высылки татар, в одночасье погрузили в телячьи вагоны и налегке, без нажитого доб­ра, угнали в места весьма отдаленные, никто не спрашивал их согласия и тем более не выс­лушивал никаких жалоб, не говоря уж о требованиях, — вот это было настоящая депортация. Но можно ли назвать так переселение 1778 года, когда людям было дано ТРИ МЕСЯЦА на подготовку, выплачена компенсация за оставленное в Крыму добро и даны в новом месте дома, выстроенные за счет казны?

«Татары, пишет Петрушевский, пытались сделать возмущение, отговаривали христиан от переселения, прибегали к побоям».

Подумайте только, тех, кого, по мнению сторонников «теории депортации», насильно вывозили из Крыма, татары не только добрым словом уговаривают остаться у родных оча­гов, но и с кулаками на них набрасываются, стремясь силой не выпустить их с полуострова. Что же греки? Они упрямо стоят на своем; «Нет, уедем в Россию». Разве так ведут себя депор­тируемые?

Уже когда сели на воловьи повозки и покинули родные дома, переселенцы вдруг разду­мали выезжать из Крыма. В чем дело, почему? Оказывается, таможенники на Перекопе «щу­пают» их вещи, не все разрешают вывозить. Суворов «дал на лапу» 5000 рублей, и таможен­ники перестали «щупать». Переселенцы успокоились.

Разве так ведут себя насильно переселяемые? Могут ли они выстраивать подобные капризы?

Уже за пределами Крыма целые партии греков оставили колонну переселенцев и верну­лись к своим оставленным домам. Никто их не задерживал: «Вольному воля, ходячему — путь».

Разве такое называется депортацией?

Петрушевский приводит слова Суворова о том, что в начале операции, по подговору татар, с полдюжины христиан протестовали против переселения, и теперь, при конце дела, повторилось то же самое со стороны полдюжины других семей.

Хан пожаловался Румянцеву, и тот, чтобы успокоить Шагин-Грея, «передает строгое зап­рещение насильственного вывода христиан». (Между прочим, это единственный, насколько мне известно, документ, в котором упоминается о «насильственном выводе христиан», но Петрушевский не хочет замечать ДИПЛОМАТИЧЕСКОГО характера этого распоряжения Румянцева).

Суворов ответил, что ни за одним человеком казак с плетью не гонялся, то есть пересе­ленцы покидают Крым по доброй воле. Петрушевский замечает: «Конечно, насилием назы­вается не один только тот вид, когда за человеком гоняется казак с нагайкой». И тоже был прав. К этой вполне справедливой мысли мы еще вернемся, но пока заметим, что наши сторонники «теории депортации» пользуются только первым изданием «Генералиссимуса князя Суворова», а ведь было еще и второе (СПб, 1900), «переработанное наново». Петрушев­ский и здесь утверждает, что переселение было насильственным, но многие формулировки значительно смягчает. Приведу лишь два отрывка: «Разжигаемый ханом, Румянцев стал об­ращаться к Суворову со строгими замещениями насильственных действий, тогда как тот поступал всегда сдержанно, политично, человеколюбиво». Разве это не признание, что Суворов при переселении не прибегая к насильственным действиям? Впрочем, автор и в первом издании своей монографии признавал: «Суворов был почти прав, выставляя от­сутствие казаков с нагайками за аргумент в свое оправдание».

Почему же «почти»? Потому что какой-то элемент «недобровольности», скажем так, в переселении христиан из Крыма все же был. Но прежде рассмотрим вопрос: почему греки решились покинуть страну, в которой их предки жили две с половиной тысячи лет?

Грекам в Крыму жилось сытно. Предшествующие исследователи все подсчитали, я же не стану утомлять читателя цифрами и арифметическими выкладками: зажиточно жили крым­ские греки. Хотя и драли с них ханы, беи, мурзы, капуджины и прочие нещадно. Крестьянин никогда не знал, каким еще налогом его обложат, — законов на этот счет не было, полный произвол. Но трудолюбивые и предприимчивые греки как-то управлялись: и мздоимцев своих сытно кормили, и сами не голодали.

Но истинно сказано: не хлебом единым жив человек. Веронетерпимость мусульман-фанатиков была несносной. Могли схватить христианского мальчика и совершить над ним об­ряд обрезания, то есть насильно обратить его в мусульманство. Да что говорить о мальчиках, когда сам митрополит не чувствовал себя в безопасности. Он не раз подвергался вооружен­ным нападениям татар. Однажды ему и священнику Трифиллию, спасаясь от преследовате­лей, пришлось унизительно спрятаться в шкафу. Однажды в Карасу-Базаре на него напали татары во главе с Ширин-Мурзой. Спас Игнатия другой мурза — Самуил: он укрыл преосвя­щенного в своем доме. Был случай, когда за митрополитом погнались татары с оголенными саблями и едва не убили его и Трифиллия. Однажды сам хан спрятал Игнатия у себя, но, отпуская его, потребовал 500 червонцев. Дороговатой оказалась ханская гостиница. Случа­лось, крымские христиане перевозили своего митрополита в бочке.

Ну разве это жизнь!

Отец Серафим Серафимов в своей работе «Крымские христиане (греки) на северных берегах Азовского моря» ссылается на письменный, очевидно, документ «Сведения о городе Мариуполе с его округом», составленный благочинным Григорием Чернявским. Со слов оче­видцев в этом документе записано следующее: «Обложив отцов наших ужасными налогами, хан хотел заставить их отречься от веры и принять исламизм, но, видя непоколебимость их, жестокий властитель, наущаемый главой своего духовенства, издал следующее бесчеловеч­ное повеление: иереям и учителям греческой религии, в числе 70 душ, обрезать языки — какое варварство в глазах отецких христиан и исполнено было. Языки эти, снизанные на сворку, отправлены были турецкому султану, а страдальцы за веру — иные вскорости, другие после долгих мучений — кончили жизнь свою».

Но если лица, защищенные своим духовным саном, подвергались таким гонениям, то каково было простому пахарю, пастуху, ремесленнику, торговцу?

А материально — ничего, зажиточно жили.

Глубоко прав Г. И. Тимошевский, когда пишет: «Вопрос заключался главным образом в бесправии, нравственной приниженности, чувствительной вообще у народов покоренных, а у греков, при их врожденной гордости, в особенности».

Прагматически мыслящие сторонники «теорий депортации» не могут поверить, что оби­татели курортного южного берега Крыма могли без принуждения, ДОБРОВОЛЬНО оставить сей райский уголок и двинуться куда-то в неведомую даль. Торжествующая материальная рас­четливость нашего времени делает невероятным такой вариант и приводит к выводу: людей насильно согнали с насиженных мест, их ДЕПОРТИРОВАЛИ. Оппоненты, вступающие в по­лемику с моей книгой «Мариупольская старина» (М., «Советский писатель», 1991), не учитыва­ют силу религиозного чувства и убеждения людей XVIII века. Неужели им неизвестны хресто­матийные факты: русские старообрядцы подвергали себя самосожжению или уходили из род­ных мест в дремучую тайгу, на край света, лишь бы сохранить в чистоте свою веру.

Крымские мусульмане не разрешали христианам возводить благолепные храмы, ста­вить на них кресты. Храмы вынуждены были зарываться в землю, появились пещерные и подземные церкви. Эти и другие гонения делали для крымских греков переселение в страну единоверцев, где можно будет беспрепятственно исповедовать православие, очень привле­кательным. Существует статистика греческой эмиграции в Россию, я опять-таки не хочу утом­лять читателя цифрами. Но это же факт, что во время войны России с Турцией 1768-1774 гг.

греки не только помогали русским войскам, но и активно переселялись в страну единовер­цев, а после войны наблюдался их массовый исход в Керчь и Еникале, отошедшие по Кучук — Кайнарджийскому миру к России, и также в Таганрог. Думаю, что митрополиту Игнатию именно эта стихийная эмиграция подсказала мысль организованного выхода из Крыма все­го его христианского населения.

Не знаю, корректен ли подсчет Г. И. Тимошевского, утверждавшего, что переселение христиан в Приазовье составляет лишь 2,3 процента всей греческой эмиграции в Россию, но факт; бегство греков из-под турецко-татарского ига было массовым, и никакой депортации не требовалось.

Приведем еще несколько исторических фактов.

В одном источнике сообщается, что у христиан в Крыму отбирали малолетних мальчи­ков, насильно обращали их в мусульманство, увозили в Турцию и там, воспитав их в духе жгучей ненависти к христианам, делали из них янычар. У крымских греков было отобрано таким образом восемь мальчиков. В том источнике не указывается, за какой срок такое коли­чество мальчиков-греков было вывезено из Крыма в Турцию, но в любом случае этот факт, согласитесь, потрясает. Так пусть наши сторонники «теории депортации» ответят на вопрос: хотели бы они жить в стране, где их малолетних сыновей насильно отторгают от семьи, где над ними совершают обряд обрезания и воспитывают их яростными гонителями веры от­цов, дедов и прадедов?

И разве они сами, попади они в подобную ситуацию, не бежали бы туда, где им гаран­тируют безопасность, свободу и экономическое процветание?

Напомню: во время войны 1768-1774 гг. турецкая эскадра высадила в Крыму десант, напавший, в частности, на греческие села между Алуштой и Ялтой. Только в окрестностях Гурзуфа жертвой турецких десантников пали полторы тысячи греков. Войдя в один из вос­кресных дней в Ялту, турки взорвали христианский храм во время богослужения. Погибли 500 греков.

Малочисленный народ, который насчитывал в то время чуть больше 20 тысяч человек, не мог воспринимать эти трагические факты иначе, как геноцид.

Что делали в XX веке армяне, когда турки устроили им геноцид?

Что делали евреи, когда в России прокатилась волна массовых кровавых погромов?

Они бежали в те страны, где их жизни не угрожала опасность.

Точно так же поступили в XVIII веке крымские греки: они устремились к своим едино­верцам в православную Россию, тем более что правительство этой страны протянуло им руку братской помощи, весьма и весьма щедрой.

Изложенные факты (а ведь их перечень можно было бы продолжить) настолько убеди­тельно свидетельствует против «теории депортации», что невозможно понять, как умный, эрудированный и талантливый А. Ф. Петрушевский мог утверждать, что переселение греков из Крыма в Приазовье было насильственным. Невольно возникает предположение, что этот исследователь под словом «насильственное» имел в виду «вынужденное».

Если это так, тогда все становится на свои места.

Для крымских греков переселение было не добровольным, а вынужденным, сила обстоя­тельств вынудила их покинуть полуостров, ставший им за два с половиной тысячелетия род­ным. И только в этом смысле переселение было насильственным, а то, что оно совершалось в сопровождении русских штыков, так суворовские чудо-богатыри были не конвоирами аресто­ванных, а защитниками эмигрантов, которым угрожали насильственные действия татар.

Между прочим. Британская Энциклопедия, славящаяся во всем мире научной добросо­вестностью и точностью, называет мариупольких греков эмигрантами из Крымского хан­ства. А эмиграция (заглянем в словарь русского языка С. И. Ожегова) — это «вынужденное или добровольное переселение из своего отечества в другую страну по политическим, эко­номическим или другим причинам». А депортация, объясняет нам современный «Краткий словарь иностранных слов» — это «высылка, изгнание, насильственное переселение».

Это же, как говорят в Одессе, две большие разницы!

В песне мариупольских греков «Выход из Крыма» есть слова «Ти паснум» (не пойдем). Ибо здесь (в Крыму) мы жили тысячу лет (шиля хроня) и здесь наши гробы (то есть могилы предков). А вот песня о прощании с Крымом:

Симера мавру урано, симера маври мера, Симера ули клегуне, ке та вуна липуне… (Сегодня черное небо, сегодня черный день, сегодня все плачут и горы грустят…)

Так почему же в фольклоре мариупольских греков и по сей день живут песни, исполнен­ные сердечной скорбью по поводу переселения, тоской по крымской родине? Потому что переселение было не добровольным, а вынужденным и в этом смысле насильственным. Но не со стороны российского правительства и суворовских солдат, а в силу неблагоприятных обстоятельств, сложившихся для христиан в мусульманском ханстве.

Между прочим, в устном поэтическом народном творчестве мариупольских греков есть и другие песни о переселении, бодрые, полные радости освобождения от рабства (греки и армяне считались рабами крымского хана, во время военных действий их сгоняли, как ра­бов, на возведение оборонительных сооружений и другие работы. Грузины и волохи были рабами гражданских лиц-татар). Их безымянные авторы прославляют «генерала», под кото­рым имеют в виду, несомненно, Суворова. Но эти песни «специалисты по депортации» пред­почитают не цитировать.

Точно так же эти господа не любят анализировать некоторые указы и рескрипты «ма­тушки-государыни». А она, кстати сказать, 11 февраля 1778 года в указе П. А. Румянцеву пи­сала: «.. .предохраняя жительствующих в сим полуострове христиан от угнетения и свиреп­ства, которые они по вере своей и преданности к нам от мятежников и самих турок немину­емо потерпеть могут, належит и им дать под защитою войск наших безопасное убежище».

Конечно, Екатерина II любила играть перед просвещенной Европой роль заступницы угнетенных христианских народов. Но зачем же всегда подозревать автора приведенных строк в лицемерии и хитрости? Разве нет в этом указе мудрого предвидения, каким опасностям могут подвергаться крымские христиане, и совершенно искреннего желания помочь тем, кто может попасть в кровавую мясорубку при покорении Крыма?

Да, она по достоинству оценила идею митрополита Игнатия по переселению крымских христиан в Россию. Она обдумала и разработала меры по претворению в жизнь переселения. При этом она исключает насильственные меры. 9 марта 1778 года в рескрипте П. А. Румянцеву она велит принять разработанные ею меры, чтобы крымские христиане «ДОБРОВОЛЬНО» (под­черкнуто мной — Л. Я.) согласились перенести свое домоводство в Новороссийскую и Азовс­кую губернии, где под покровом нашим найдут они спокойную жизнь, возможное благоден­ствие. А особливо уговаривать тамошнего митрополита, обнадежа его разными выгодами…».

Пусть читатель не подумает, что речь идет о подкупе Игнатия («выгоды» — права и льго­ты переселенцам), хотя в письмах Потемкина Прозоровскому, командовавшему в то время крымским корпусом, содержится предложение сделать митрополиту «достойный подарок». Преосвященного не надо было ни задабривать, ни подкупать: он давно пришел к выводу, что даже при самых благоприятных условиях грекам в Крыму грозит полнейшая ассимиляция. Они уже переняли язык, одежду, быт и нравы татар, и священные книги приходилось печа­тать по-татарски, и службу во многих случаях вести на этом языке. Народ исчезал на глазах. Но в условиях смутного времени, когда борьба за владение Крымом развернулась между дву­мя великими империями, его пастве угрожало нечто более страшное, чем ассимиляция, ей угрожало физическое истребление.

18 апреля генерал Прозоровский вместе с российским резидентом в Крыму Константи­новым, греком по национальности, посетил Игнатия для переговоров о переселении. Был ли при этом вручен «достойный подарок», на котором настаивал Потемкин, — этого я не знаю, зато достоверно известно, что на предложение о переселении Игнатий заявил: ответ будет зависеть от тех, кому предстоит покинуть насиженные места.

И я прошу моих уважаемых оппонентов привести хоть один пример из истории челове­чества, когда депортация зависела от согласия тех, кого обрекли на насильственное выселе­ние. Если же такие случаи и были, то они называются уже не депортацией, а иначе.

Тогда это называется добровольным переселением, с чем мы и имеем дело в эпизоде из истории крымских греков, случившемся в 1778 году от рождества Христова. Помимо общих причин, предопределивших не добровольность, а вынужденность выезда из Крыма, несом­ненно, и частные, возникшие уже в ходе самого переселения.

Предоставим себе такой случай. В крымской Ласпе все село решило уехать в Россию и только одна-две семьи заупрямились: не желаем. Однако, представив себе, что после отъезда односельчан они останутся одни в опустевшем селе, одни в окружении враждебного и бушу­ющего моря татар, упрямцы, скрипя зубами и плача, связали свои пожитки в узлы и бросили их на переселенческие повозки. Не казак с нагайкой выгонял их из родного дома, а тяжкая нужда и смертельная опасность. Этой категории переселенцев петь «Едем мы, друзья, в дальние края. Станем новоселами и ты, и я» не было, конечно, причин.

Игнатий Иванович Гозадинов, сын племенника митрополита Ивана Антоновича Гозадинова, принимавшего участие в переселении под руководством Суворова в качестве пору­чика российской армии, пишет в своих Упоминаниях: «Когда дело дошло до развязки, то христиане, особенно те, которые были богаче, а следовательно, и влиятельнее — преимуще­ственно армяне — стали упорствовать. Они не хотели расставаться со своими домами, сада­ми и другим имуществом, к обидам всякого рода несправедливостям они были привычны, а предполагать, чтобы где-либо порядок вещей был лучше, они, по неразвитию своему, не могли. Но дело было начато, и нужно было довести его до конца».

Под влиянием эмоционального всплеска, вызванного свежими обидами, нанесенными им татарами, эти люди сами просили митрополита Игнатия вывести их в Россию и готовы были идти за преосвященнейшем хоть на край света, лишь бы избавиться от притеснений и гонений. Но подготовка к переселению длилась три месяца, чувство обиды несколько ослабе­ло и забылось, и некоторые христиане раздумали трогаться в дальний путь. Но уже были по­трачены большие деньги, чтобы обеспечить переезд, и тот, кто раздумал, должен был уплатить неустойку. Речь шла, надо понимать, не о финансовой неустойке. «Отказникам», думаю, было заявлено: перерешать поздно, теперь — хотите, не хотите, — а ехать надо. Вот почему упомя­нутый выше мемуарист пишет: «Но дело было начато, и нужно было довести его до конца и спасти несчастных христиан от претерпеваемых ими бедствий, даже против их желания».

Вот видите, воскликнут сторонники «Теории депортации», «против их желания»! Зна­чит, это все-таки была депортация. Но вспомните, даже отец этой теории, Петрушевский то есть, констатирует: протестующих было «некоторое меньшинство», а точнее и определеннее сказать — ничтожное меньшинство.

Напомним замечание Суворова: «Многие христиане» изготовились «уже сами к выходу». Многие!

Были ли «недоразумения» между русскими воинами и греческими переселенцами? Без этого в таком крупномасштабном деле, конечно, не обходится. Вот что пишет Суворов П.И. Турчанинову 5 августа 1778 года: «Тревожный день; некоторые христиане кричали Sewaet! (Караул! —Л. Я.) от одного неучтивого офицера. Ласковостью (и) деньгами усмирено, а сей будет просить прощения у Преосв(ященнейшего) Митрополита», то есть Игнатия.

Что стоит за этими строчками? Вероятней всего, какой-то ванька-взводный в изрядном подпитии дал волю не только своим эмоциям, но и рукам. Часто ли такое случалось? Думаю, нет: у Суворова рука была твердая, и дисциплину в войсках он держать умел. А исключение только подтверждает правило.

В отличие от Ивана Джухи, безоговорочно соглашающегося с выводом А. ф. Петрушевского о насильственном характере переселения, Христофор Трандафилов одну из глав книги «Греки России. Уезжать или оставаться?» (М., 1994) назвал «Спасательное переселение», чем и выразил свое отношение к рассматриваемой проблеме.

Взвешенно и рассудительно осветил эту тему известный мариупольский художник Лель Николаевич Кузьминков («Греки Украины: история и современность. Донецк, 1991, с. 43-53). Он считает, что, несмотря на элементы принуждения, переселение в основном было добро­вольным.

(Продолжение следует)

Лев ЯРУЦКИЙ

«Мариупольская старина»