ЖДАНОВ. ИТОГИ
Во все времена и у всех народов внимание, даже негативное, сильных мира сего к творцам и их творчеству считалось и считается законным поводом для гордости этих самых творцов. Вот совсем недавно один из олигархов 90-х, Пётр Авен, вдруг пожелал отвлечься от борьбы за бывшую народную собствнность и стал самым высокооплачиваемым литиретурным критиком – разродился аж целой полемической статьёй в адрес романа «Санькя» нижегородского писателя-нацбола Захара Прилепина. Однако, никому в голову не пришло объявить провинциального литератора жертвой гонений со стороны столичной финансовой олигархии… Но вот внимание сталинского ЦК к литературным вопросам уже в годы разрушившей нашу страну «перестройки» велено было считать несомненным признаком махрового тоталитаризма и дремучей диктатуры. Поэтому имя Жданова, как одного из инициаторов и проводников такого внимания, в перестроечной публицистике стало настоящим жупелом антисоветской и постсоветской «интеллигенции». И для создания и поддержания пущей черноты такого жупела всегда размахивают постановлением о журналах «Звезда» и «Ленинград». Но попробуем хотя бы кратко разобраться с содержанием и сутью постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г.
Для начала процитируем второй и третий абзацы постановления:
«В журнале «Звезда» за последнее время, наряду со значительными и удачными произведениями советских писателей, появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений. Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание… Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.
Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезда» хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь как «Перед восходом солнца»…»
Зная плоды творчества Зощенко, попробуем ответить – а что не так, что не соответствует действительности в этих строках? Труды гражданина Зощенко действительно не преисполнены героического пафоса и не несут выгодного СССР политического содержания. Даже большие поклонники зощенковского творчества не назовут его идейным советским писателем, вроде Островского, Шолохова или Фадеева. Тем не менее, жизненный и творческий путь Михаила Михайловича Зощенко в СССР вполне благополучен, скажем прямо – до неприличия благополучен, особенно на фоне тех грандиозных и трагических событий, что происходили в нашей стране в 20-30-40-е гг. Единственной проблемой Зощенко всю жизнь было его весьма близкое к «психушке» душевное состояние, но это уж точно сугубо личная беда данного гражданина. Годы войны этот уроженец Петербурга и житель Ленинграда провёл в благополучной и сытой эвакуации, сначала в Алма-Ате, потом в Москве. Персональную эвакуацию ему, как известному писателю, обеспечила советская власть и конкретно тот самый Жданов. И что же писал этот писатель в те дни, когда его родной город и сотни тысяч его жителей умирали от голода, сражаясь с вражеской блокадой? А писал Зощенко в сытой и комфортной эвакуации повесть «Перед восходом солнца».
Для человека, ценящего свою Родину, достаточно ознакомиться с этим произведением и просто сопоставить в уме, что происходило в нашей стране в те дни, месяцы и годы, когда писалась эта повесть. Напомню, что происходила – как ни пафосно – Великая Отечественная война. Для тех же, кто не знаком с этим плодом творчества Зощенко, хорошее представление о нём даёт аннотация нашего блестящего публициста и литературоведа Дмитрия Быкова. По его мнению, данная повесть это «исповедальный рассказ о том, как автор пытался победить свою меланхолию и страх жизни. Он считал этот страх своей душевной болезнью, а вовсе не особенностью таланта, и пытался побороть себя, внушить себе детски-жизнерадостное мировосприятие. Для этого (как он полагал, начитавшись Павлова и Фрейда) следовало изжить детские страхи, побороть мрачные воспоминания молодости. И Зощенко, вспоминая свою жизнь, обнаруживает, что почти вся она состояла из впечатлений мрачных и тяжелых, трагических и уязвляющих…»
Вот так вот – гибнут миллионы соотечественников в страшной войне на истребление с могущественным иностранным агрессором, а гражданин Зощенко сытно трудится: со смаком описывает, как «пытался победить свою меланхолию». Ленинград во главе со Ждановым в 1941-44 гг. пытается победить голод, а гражданин Зощенко вдохновенно воюет со «страхом собственной жизни». Думаю, если Вы, читатель, не претендуете на звание патентованного «интеллигента», уже одного этого факта достаточно, чтобы согласиться со словами постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г., что небесталанный графоман Зощенко таки действительно «пошляк и подонок литературы».
Принимая во внимание время создания данного опуса Зощенко, вполне понятны и раздражённые слова Жданова: «В этой повести Зощенко выворачивает наизнанку свою подлую и низкую душонку, делая это с наслаждением, со смакованием….» Заметим, что кардинально отличаясь по стилю и цели слова Дмитрия Быкова о данном произведении Зощенко вполне смыкаются со словами Жданова – в одном случае «изжить детские страхи, побороть мрачные воспоминания молодости», в другом – «вывернуть наизнанку свою подлую и низкую душонку». Но это в наше благополучное время, когда сверху уже или ещё не падают чужие бомбы, любители такого типа творчества вправе ценить все эти рефлексии и самокопания. В других же исторических условиях, во время войны и сразу после, такое «душевное» выковыривание творцом собственных соплей неизбежно вызовет у сражающегося большинства лишь справедливое раздражение и праведную злобу в отношении духовного дезертира. Не случайно Константин Симонов в мемуарах, отдав дань писательской солидарности при упоминании данного постановления Оргбюро ЦК, всё же не удержался и осторожно заметил, что «к Зощенко военных лет не питал пиетета». В переводе с аккуратного языка мемуаров Симонова-писателя на простой язык Симонова-фронтовика, это «не питал пиетета» явно будет звучать в совсем нецензурной форме.
Из сокращенной и обобщенной стенограммы докладов товарища Жданова на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде: «Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта. Это копание в мелочах быта не случайно. Оно свойственно всем пошлым мещанским писателям, к которым относится Зощенко». Русские читатели начала XXI века, к сожалению, неплохо знакомы с современными образцами подобного творчества подобных писателей. Кстати, гражданин Зощенко тогда поспешил прогнуться под ждановскую критику и уже в 1947 г., как всхлипнут его биографы в постперестроечных панегириках, «в состоянии тяжелейшей депрессии пробовал писать» рассказы… про войну. Эти вымученные рассказы Зощенко будет с молчаливой просьбой унылого шизофреника посылать в секретариат Сталина. А пошляком Зощенко, несомненно, был – и не потому, что так говорил Жданов, и даже не потому что Геббельс во время войны использовал для своей пропаганды отдельные перлы зощенковского юмора. Только настоящий пошляк будет после 1956 г. старательно рассказывать всем окружающим, как тиран Сталин хотел убить его, бедного и талантливого Зощенко… Сталин, жаждущий убить Зощенко – вот уж, действительно, весьма пошлый анекдот.
Но продолжим дальше цитировать знаменитое постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. Третий абзац: «Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, «искусстве для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе».
Можно не разделять критический пафос этих строк, но также сложно не признать их правдивость – поэзию гражданки Горенко (более известной под псевдонимом Ахматова) даже её поклонники никак не назовут преисполненной комсомольского задора и советского оптимизма. К чести самой Ахматовой, а её жизненный путь, в отличие от презираемого ею Зощенко, не был лёгким, она, по воспоминаниям современников, со здоровым чёрным юмором в приватных разговорах отмечала, что данные строки постановления вполне соответствуют действительности – свой образ «аристократического эстетства и декадентства» Ахматов несла открыто и до конца.
Но если, опять же, дать себе труд вспомнить в какое сложное для страны время изображала весь этот «аристократизм», «эстетство» и «декадентство» эвакуированная в 1941 г. по распоряжению Жданова из Ленинграда в Ташкент гражданка Горенко («А.Ахматова»), то не сложно понять то раздражение, которое сам Жданов излил в своём уже упоминавшемся выступлении по поводу данного постановления Оргбюро ЦК и его литературных героев: «Не то монахиня, не то блудница, а вернее блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой… Такова Ахматова с её маленькой, узкой личной жизнью, ничтожными переживаниями и религиозно-мистической эротикой. Ахматовская поэзия совершенно далека от народа. Это – поэзия десяти тысяч верхних старой дворянской России…»
Тем, кто, надрываясь, строил из бывшей полуграмотной монархии военно-научную сверхдержаву, лирические трели Ахматовой, действительно, казались узкими и ничтожными. Зато теперь, в наши дни, благополучно просрав большую страну и отдавшись в чужие хозяйские ручки, можно приятно расслабляться и без ждановских помех наслаждаться творчеством Ахматовой:
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь,
И ночей наших пламенным чадом –
Я к тебе никогда не вернусь…
Благо «чудотворные иконы» в наши дни, в отличие от устремлённой в будущее науки, давно не в дефиците.
Возвращаясь же к упомянутым «ждановским гонениям на интеллигенцию и литературу» (именно так ту историю определяет перестроечная и либеральная публицистика), необходимо отметить, что фигурантов постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 г., вопреки распространённым ныне стереотипам, не посадили в чёрный voronok и не отправили убирать снег в GULAG. Зощенко, правда, исключили из Союза писателей СССР, но тут критики «советского тоталитаризма» впадают в шизофрению – обвиняя этот самый Союз писателей, как инструмент идеологического диктата, они почему-то одновременно обвиняют советскую власть и в исключении всяческих творцов из этого самого союза. Но как уже упоминалась в одной из предыдущих статей цикла о Жданове, элементарная логика не в чести тех, кто приватизировал для себя термин «интеллигенция» и прикрывает свою творческую несостоятельность старательным разоблачением сталинской эпохи.
Показательно, что практически одновременно с этими «гонениями на литературу» Жданов поддержал начинающего русского писателя Ивана Ефремова, будущего классика отечественной научной фантастики. Советские издатели долго не могли оценить этот ещё непривычный жанр и экзотические для того времени рукописи Ефремова пылились в редакциях. Отчаявшись, писатель обратился с жалобой к Жданову и тот рассмотрел в фантастике ученого-палеонтолога огромный потенциал. Вскоре у Ефремова вышли его произведения «Звёздные корабли» и «На краю Ойкумены», а советская научная фантастика с тех пор заняла подобающее место в книгоиздании СССР – захватывающий образ великого и светлого будущего, сопряженный с культом научного поиска, был куда важнее для развития страны и народа, чем мещанские рефлексии Ахматовой и прочих зощенко.
Кстати, в пресловутом постановлении от 14 августа 1946 г., помимо Зощенко и Ахматовой, критически упомянут еще ряд драматургов и поэтов. Но так как их имена куда менее известны и удобны, разоблачители сталинского тоталитаризма и создатели уже литературной «чёрной легенды» о Жданове не спешат поднимать их на щит. Хотя, по мнению Вашего покорного слуги, в постановлении действительно есть некоторые перегибы. Например, в отношении поэмы уроженца Бердичева (хорошо, что не Шепетовки!) Александра Абрамовича Хазина «Возвращение Онегина» несколько поспешно сделан вывод что «под видом литературной пародии дана клевета на современный Ленинград»:
Идет широкими шагами
Онегин дальше. Вот вдали
Легко вздымаясь над волнами
Идут к причалу корабли.
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных
И с ними (новый вариант)
Выходит старший лейтенант.
Уже цветут деревья скверов,
Шум у Гостиного двора,
Спешит и мчится детвора
В Дворец советских пионеров
И, как взлетевший вверх амур,
Висит под крышей штукатур.
Впрочем, такая оценка литературного юмора — это уже дело тонкостей вкуса, о котором, как известно, не спорят, а тем более не спорят с ЦК партии Сталина. К тому же в творчестве советской интеллигенции в последующие десятилетия действительно оказалось немало сомнительного юмора – венец эволюции этого гыгыканья в лице всяческих хазановых и жванецких закономерно пришёлся на катастрофическую «перестройку», а юмористы быстренько выродились в прикормленных шутов «князей мира сего» и дебильный «аншлаг» для опущенных народных масс. Так что, подумаем, может быть, товарищ Жданов и тут был не так уж неправ, пытаясь прижучить увлечение легковесным мещанским юморком.
Но еще раз повторим: и данное постановление, и вообще всё это направление деятельности Жданова, пусть и самое известное в среде истеричной «интеллигенции», занимало лишь малую и далеко не самую важную часть среди обширных государственных задач нашего героя в те годы, когда наша Родина из пепла Великой Отечественной поднималась на борьбу за мировое лидерство. Кое-что из этой деятельности товарища Жданова удалось, хотя бы бегло, осветить в предыдущих главах. Теперь же самое время рассказать о взаимоотношениях Андрея Жданова с первым лицом государства, которое мы потеряли.
Все оставившие мемуары современники отмечают дружеские отношения Жданова и Сталина. Не удивительно – даже такие почти небожители нуждаются порой в обычных человеческих чувствах, включая дружеские и приятельские. Вероятно, их первое шапочное знакомство произошло в январе 1919 г. на фронте под Пермью. С середины 20-х гг. контакты становятся всё чаще, а к началу 30-х совместная работа и политическая борьба перерастают в дружбу – товарищи большие начальники не только вместе работают, но и совместно расслабляются после работы. В самом начале их общения свою роль сыграло знакомство Жданова с грузинской культурой, а затем и явная общность литературных и художественных вкусов обоих.
Секретарь Московского горкома ВКП(б) Г.Попов вспоминал об одном из типичных вечеров на сталинской даче в Кунцево: «Сталин любил русские народные песни. Он подошел к радиоле и начал проигрывать песни в исполнении Лидии Руслановой. После этого А.Жданов сел за рояль и начал исполнять классику. Наигравшись за роялем, он взял в руки гармошку и выдал русскую. Кто-то ударился в пляс…»
(Окончание следует)