Памяти Владимира Михайловича ЦЫБУЛЬКО
Писатель Владимир Федорович Попов свое 60-летие отметил в Мариуполе. Москвич по прописке, он бежал из столицы от шумного юбилея, который ему, автору известных книг, неизбежно устроили бы. Металлург по образованию, профессии и тематике своих романов и повестей, он из всех городов, в которых нещадно чадят железоделательные, как говаривали в старину, заводы, больше всего любил Мариуполь. В Доме отдыха «Мир», где ему выделили комнату с видом на море, не оторвавшись от письменного стола и в юбилейный день, пропел он дифирамб городу, в котором развернул действие своего нового романа «Обретешь в бою».
Он не назвал его подлинным именем, может, потому, что Жданов, как назывался тогда Мариуполь, не был у него любимым персонажем новейшей истории. Писатель назвал город Приморском, но уже по тому, что находился он на берегу Азовского моря в двух часах хорошей езды от Донецка (тогда у нас не было иномарок, а недавно меня на «мерсе» домчали вдвое быстрей), читатель безошибочно определял, о каком городе идет речь.
О Приморске автор романа «Обретешь в бою» пишет с неподдельным восхищением, это замечательный город, из которого никуда не хочется уезжать, даже на курорты отсюда выезжают реже, чем из других городов: сел в трамвай, и через несколько остановок ты на берегу самого ласкового Азовского моря. «На пляже сутолока, в воздухе виснет неумолчный смех и визг, мелодии, несущиеся из множества транзисторов, создают одурманивающую какофонию звуков… Хорошо! Шумно, весело, привольно. А песок! Нежный, мягкий, прогретый. Это не сочинская щебенка и не гагринский булыжник, исподтишка бьющий во время прибоя по ногам».
Тогда, к лету 1967 года, Владимир Федорович объездил металлургические заводы в Кузнецке, Кривом Роге, Запорожье, Донецке, Макеевке в поисках технической проблемы, значимой, спорной и, главное, понятной читателю. И остановился на Мариуполе потому, что нашел ее здесь, и даже не одну, но еще и потому, что притягивало и манило его самое ласковое Азовское море.
Признаться, ни тогда, когда роман появился в журнале «Москва» и вскоре получил первую премию Всесоюзного конкурса на лучшее произведение о советском рабочем классе, проводившегося к 100-летию со дня рождения Ленина, ни теперь, в 1997 году, когда в любезной моему сердцу деревне Дубник дописываю и комплектую двухтомник «Мариупольской мозаики», проблема продувки домны кислородом или же воздухом, как предложил мой добрый знакомый, ныне, увы, покойный — Мирон Яковлевич Меджибожский (в романе — Межовский), не тронули моего читательского сердца.
Но одна проблема, развитая уже во втором романе дилогии — «И это называется будни», — написанном, кстати, тоже в Мариуполе, в хорошем, можно сказать лучшем (по слову В.Попова), Доме отдыха «Мир», мне и сегодня кажется животрепещущей и актуальной. Это проблема подковерной борьбы директоров промышленных гигантов и местной власти за звание подлинных «отцов города».
В романе Николая Дубова «Горе одному», действие которого тоже происходит в Мариуполе, первый секретарь горкома партии Гущин говорит директору «Орджоникидзесталь» (читай: «Азовстали»): «Ты же «отец города».
Однако далеко не всегда между магнатами промышленности и официальными хозяевами города складывались такие безмятежные и безоблачные отношения.
Во втором романе дилогии Владимира Попова эта проблема приобрела острый характер с появлением в Приморске нового первого секретаря горкома партии.
Автор дал своему герою имя, преисполненное символического смысла, — Марлен (Маркс, Ленин). Марлен Ипполитович Додока.
Участник войны, он горел в танке, поэтому «шрамы от ожогов стягивали кожу у губ и делали его (лицо) неестественно напряженным». «Улыбка у него не то вымученная, не то злая — шрамы от ожогов омертвляли мимику». «В голосе его немного иронии, немного интонации превосходства».
При первой встрече Збандута, директора Приморского металлургического завода (писатель не скрывал, что подразумевается комбинат, а тогда еще завод имени Ильича), Додока сразу же заговорил властным тоном хозяина. Збандут попытался поставить его на место:
— В уставе черным по белому написано: не подменять, а контролировать.
— Именно этим я сейчас и занимаюсь, — припечатал Додока.
Не успел Первый появиться в городе, как о нем стали рассказывать поразительные вещи. О том, как он, прогуливаясь по парку, забрел в бильярдную. Заведение это пользовалось дурной славой. Здесь профессионально ощипывали «рябчиков», в пух и прах обыгрывая командированных и прочих простаков. Поиграл и Додока и быстро разобрался в том, что творится в этом заведении. И когда на следующее утро профессионалы явились «на работу», они увидели, что павильона с бильярдной и след простыл, на его месте девушки из «Зеленстроя» заканчивали разбивать клумбу.
Мариупольцы, которые в 60-е годы были взрослыми людьми, даже если они не только не читали дилогию Владимира Попова и никогда и не слышали о таком писателе, воскликнут: «Да это же мы все знаем, только подвиг сей совершил не какой-то Додока, а Цыбулько, первый секретарь горкома, незабвенный Владимир Михайлович».
И они будут правы.
Я и сам слышал эту легенду, ходил в парк, чтобы убедиться: от павильона с бильярдной и следа не осталось. Только писатель пощадил своего героя: его Додока сыграл с профессионалом 2:2, а Цыбулько, говорили, проиграл порядочно и домой к себе (а жил он в доме N 1 по улице Энгельса, у самого парка, в просторной квартире, которая по традиции переходила от одного первого секретаря к другому. Когда-то это был единственный в городе дом с лифтом) вернулся, утратив душевное равновесие. И в таком состоянии духа он и вызвал бульдозер, чтобы немедленно, сию минуту снести проклятый гадюшник.
«А рассказывали о нем (Додоке) много, — читаем мы в романе «И это называется будни», — сдабривая действительные события привкусом легенды, и трудно было определить, когда к истине примешивалась доля вымысла. Все же оставалось несомненным, что партийную организацию города возглавил человек незаурядный, со своеобразной логикой поведения, не укладывающимся в привычные рамки стилем руководства. Он, как никто другой, умел создать общественное мнение даже вокруг, казалось бы, незначительного факта и преподнести его как поучительный урок».
Я как-то участвовал во встрече с В.Поповым и обрадовался самоиронии, с которой он говорил о Государственной премии СССР («девичья фамилия: Сталинская премия» — это его слова), которой был удостоен его ранний роман «Сталь и шлак». Владимир Федорович не придавал этому факту особого значения, было ясно: он отлично понимает, что диплом лауреата не входной билет в бессмертие и вечность.
Но излагая в романе одну из легенд о Додоке (Цыбулько), писатель затронул нечто, похоже, поистине вечное из быта Мариуполя. Я имею в виду роль азовской тараньки в решении служебных проблем. Не беру на себя смелость пересказывать этот поистине бессмертный, я бы сказал, классический абзац, предоставим слово самому автору романа «И это называется будни»:
«Кто на юге не любит тарань? Рыба с виду самая что ни на есть посредственная, но с пивом… Любые искушения могут преодолеть южане, но против тараньки они бессильны. Да и не только южане. Вот почему, отправляясь в дальние города «выбивать» для заводов разные материалы, любой «толкач» непременно берет с собой тарань. Взятка? Ну какая это взятка стоимостью в три-пять рублей! Элементарная любезность. Даже особая поговорка в связи с этим появилась: «Без тараньки ты букашка, а с таранькой — человек».
Одна эпоха сменилась другой, пришли новые времена и установили другие тарифы за услуги, в основном в виде вечнозеленой валюты, но и при этом таранька сохранила свою роль обязательного приложения.
Популярность тараньки сделала директора рыбокомбината очень влиятельным человеком в Приморске. В эпоху тотального дефицита он мог достать решительно все — от импортных товаров до путевки в самый престижный санаторий: ящик тараньки по госцене открывал все двери. И только один раз этот
испытанный, многократно проверенный прием дал осечку: когда директор рыбокомбината «забросил» на квартиру Додоки ящик с популярной таранькой. (По версии, которую я слышал, на квартиру Цыбулько доставили паюсную икру и различные балыки).
Местный фольклор настаивал на том, что Первый приказал передать эти дары в детские сады — так говорили под влиянием легенд, я думаю, о вожде мирового пролетариата. В.Попов пишет, что Додока вызвал к себе щедрого дядю, выспросил, кто принимает презенты, и распорядился, чтобы вся рыба, развезенная в тот день экспедитором, была отобрана и отдана в торговую сеть.
Эти и другие слухи и легенды вызвали восторг у населения, но если говорить не о Додоке, а о его реальном прототипе, то слышал я и другие разговоры о нем, в основном восторженные. Но некоторые сокрушались: не пьет. Те, которые пытались найти путь к сердцу Первого и организовывали головокружительные банкеты, надеясь после конференции, совещания, собрания залучить к столу Владимира Михайловича, терпели поражение за поражением: ни разу не клюнуло, ни под каким видом. А так как в их понимание жизни не вмещалось, чтобы мужик в соку, хоть и обожженный в танке, но вполне здоровый, не пил — такого ни в жисть быть не может, — они утешали себя: «Пить-то он пьет, но только не с нами. Время от времени забирается он на необитаемый остров и там глушит по-черному. А проспится, является на работу, как стеклышко, и корчит из себя святого».
И вот этот поистине незаурядный человек решил подмять под себя местных магнатов промышленности, которые негласно мнили себя подлинными отцами города. Да по существу ими и были. Известное дело: у кого деньги — тот и заказывает музыку, а в городской казне звонкой монеты кот наплакал.
Додока собрал магнатов и сжато сформулировал план своих действий:
— В производственные дела ваши вмешиваться не буду — пока вы с ними справляетесь. Возьмусь за участок, всеми забытый. За город. Точнее — буду у вас вроде дворника. Но мне нужны средства. А раз так — придется раскошеливаться.
Ему возражают:
— Но вы же знаете, что на предприятиях существует финансовая дисциплина, которую директор не вправе нарушить. Отлично подготовленный к такому повороту, Додока с фактами в руках показал, что на предприятиях финансовая дисциплина нарушается из месяца в месяц.
— Добавится еще одно нарушение, зато мотивы его будут благородные — ради красоты и благоустройства города.
И тут же стал зачитывать, кому что надлежит сделать. Цитирую: «Збандут своим ушам не поверил. Ему вменялось в обязанность проложить асфальтированное шоссе на аэродром и оформить въезд в город. Руководителю треста «Металлургстрой» Апресяну, который возводил только промышленные сооружения, поручил закончить гражданские объекты — поликлинику, кинотеатр, трамвайное депо. Управлению пароходства — привести в порядок прогулочную часть набережной. И так — каждому предприятию».
И когда Первому говорят, что партийная дисциплина не должна подрывать государственную, а укреплять ее, Додока, глядя на несговорчивых «взглядом укротителя», парирует неожиданной цитатой из древнеримского философа Гельвеция: «Государству мало быть богатым, надо еще, чтобы жить в нем было приятно».
Я не стану приводить подробности той борьбы, которую Додока вел, чтобы Приморск стал красивым и благоустроенным, а в этом городе жить было приятно. Перейдем лучше от литературного героя к его реальному прототипу
Что сделал для Мариуполя (тогда еще Жданова) Владимир Михайлович Цыбулько?
Если сказать коротко: город при нем преобразился и, утратив отчасти свой провинциальный вид, похорошел и помолодел. А подробности вот каковы.
Помните, как В.Попов писал в первой книге своей «мариупольской» дилогии: садись на трамвай, и через несколько остановок ты на берегу моря? Так вот, пока он писал вторую книгу дилогии, эти строки из первой устарели: теперь на трамвае к городскому пляжу не доберешься. И «виноват» в этом Владимир Михайлович Цыбулько.
На втором томе «Мариупольской старины» (который, увы, уже сколько лет лежит в рукописи без движения, несмотря на радужные обещания нынешних отцов города), в главе «Братьям Нобели в Мариуполе не повезло», я рассказал о том, как городская дума запретила всемирно известной и весьма могущественной фирме построить терминал на берегу моря. «А что если произойдет авария и огромное количество горючего выльется в море?» — резонно рассуждали гласные (депутаты, по-нашему сказать). И стояли насмерть, до конца. Однако при большевиках, когда Нобели, испугавшись революции, уже бежали из России, задуманная ими нефтебаза все же выросла: видно, знаменитые братья место выбрали снайперски точно, лучше не сыщешь. А на экологию, интересы граждан — наплевать.
Многие годы эта нефтебаза была как кость в горле и у горожан, которые любили гулять, загорать и купаться именно на этом участке азовского берега, и у отцов города, которые, будем справедливы, не раз пытались эту кость закинуть куда-нибудь подальше от любимого места отдыха трудящихся, но справиться с этим делом так никому и не удалось. Пока за это не взялся Цыбулько.
Уж не знаю, как ему это удалось (да и многое другое по благоустройству города), но Владимир Михайлович на полную мощь использовал свою — в пределах Мариуполя -абсолютную власть и нефтебазу стер с лица земли, а на ее месте разбил веселенький сквер. Вы можете и сегодня полюбоваться: шумит листвой этот сквер, что напротив гостиницы «Турист», выросшей на месте обветшавшего ресторана «Юг». Да еще построили до самого судоремонтного завода по-современному оборудованные, извините, туалеты. И на проспекте, который он назвал Курортным, поставил гаишников, чтобы не один автомобиль не посмел игнорировать запретительные знаки и не омрачал настроение гуляющих выхлопными газами.
Сняв трамвайные линии, Цыбулько пустил на городской пляж и в порт троллейбусы. И на железнодорожный вокзал тоже.
А спуск к морю по Клиновой балке, по которой пошли троллейбусы, заново замостил, и здесь взял начало нынешний многокилометровый проспект Металлургов, связывающий три района — Приморский, Жовтневый и Ильичевский. С этим наименованием связана небезынтёресная, на мой взгляд, история.
Я и в то время был членом комиссии горисполкома по наименованиям. Комиссия влачила жалкое существование (как, впрочем, и сегодня), не помню ни одного случая, чтобы ее рекомендации были приняты.
Главным архитектором города был в то время Александр Митрофанович Веселов. Это он спланировал две грандиозные магистрали, которые стали проспектами Металлургов и Строителей. Тогда они названий еще не имели.
Однажды заседание нашей комиссии удостоил своим присутствием сам главный архитектор города. Властный, напористый, энергичный, красивый. Он предложил новую магистраль назвать улицей Веселой. Тогда в моде были жизнерадостные, оптимистические названия в полном соответствии с канонами соцреализма: Солнечные и Светлые, Цветущие и Цветочные, Радостные и т.д. Так что название «улица Веселая» вполне вписывалось в эпоху. Но в то же время было совершенно ясно, что, давая улице название, созвучное со своей фамилией, главный архитектор предполагал увековечить себя не только воздвигнутыми сооружениями.
За улицу Веселую проголосовали единогласно. Но решала не комиссия, а Цыбулько. И город получил проспект Металлургов, а заодно — и Строителей тоже.
‘ А как преобразилась вокзальная площадь, получившая имя мичмана Павлова! Туда тоже пустили троллейбус. А какая дорога пролегла к аэропорту!
Цыбулько любил простор и не терпел заборы. И заборы исчезли, например, вокруг центрального парка (сейчас уже мало кто помнит, что когда-то парк был огражден высоким забором и вход был платным, по билетам).
Как Владимир Михайлович всего этого добился, не знаю, по-моему, это и до сих пор остается загадкой. Знаю, что мне возразят: тогда не то, что ныне, достаточно было любого начальника вызвать на ковер и произнести магическую фразу «Сезам, откройся», то бишь «Не выполнишь, партбилет положишь на стол».
Все это, конечно, так, но ведь и промышленные магнаты были номенклатурой Москвы и там их в обиду не дали бы.
Любопытен диалог Збандута и Апресяна в романе Попова. Директор металлургического завода говорит, что не станет выполнять распоряжение Додоки. «Что он мне сделает? На хвост соли насыплет?» — «Взыскание вынесет». — «Пусть попробует. Этого взыскания никто не утвердит».
Так говорят они о Додоке. А реальный город был тогда во власти слухов о действиях Цыбулько, о том, как он гнул в бараний рог всесильных магнатов. То он всемогущего гендиректора «Тяж- маша», который в столице самые высокие двери ногой открывал, не пустил на бюро горкома за минутное опоздание, то другого не включил в члены бюро горкома партии, а третьему сказал магическую фразу насчет партбилета, который при известных обстоятельствах кладут на стол.
Не знаю, до сих пор не могу понять, как ему все это удалось, но Цыбулько на деле показал, кто в городе настоящий хозяин.
А горожане радовались переменам, но понимали, что такая незаурядная личность долго у них не засидится: не сегодня-завтра заберут его в Киев, где ему по плечу и пост секретаря ЦК.
И забрали.
Он стал секретарем Киевского обкома партии, но сама столица в его епархию не входила. На новом месте он тоже проявил свой норов, что многим партаппаратчикам не понравилось. И едва только он достиг пенсионного возраста, как его «ушли» на заслуженный отдых.
Он обратился к Горбачеву, тот дал ему скромную двухкомнатную квартиру в Москве, такую же и его сыну. Но такие люди, как Цыбулько, оставшись на всем скаку не у дел, долго не живут. Он умер в 62 года, во время перестройки, где-то, кажется, в 86-м.
Через несколько лет после этого собрали нас, комиссию по наименованиям, в горисполкоме и зачитали письмо, в котором группа граждан предлагала назвать площадью Цыбулько пустырь возле гостиницы «Турист».
В стране к тому времени уже все перевернулось и только укладывалось, в разгаре была война памятников, города стирали со своих улиц названия предыдущей эпохи и возвращали им старые, дореволюционные, и предложение об увековечивании памяти коммуниста и крупного партаппаратчика было встречено без энтузиазма. Но тут встал я и произнес взволнованную речь в честь Цыбулько, отца города, действовавшего методами отца народов, но много хорошего сделавшего для Мариуполя и оставившего по себе добрую память. Я, который не вышел из КПСС, потому что никогда в нее не входил. А те, которые только вчера торопливо сдали свои красные книжечки, в первое время невиданных перемен были в растерянности (позднее они пришли в себя), они слушали меня без сочувствия.
— Но мы не можем так с бухты-барахты назвать площадь именем Владимира Михайловича, — сказал зампред, который вел заседание. — Мы должны посоветоваться с Киевом.
И тут я вспомнил Некрасовское: «Ай, мужики, царь сжалился, так вы в хомут охотою…»
— Нам наконец дали свободу самим решать внутригородские дела. Зачем же по старинке согласовывать с центром?
Вскоре вышла топографическая карта города, и я увидел на ней площадь возле гостиницы «Турист». Она обозначена как Мариупольская.
С комиссией по наименованиям, как встарь, как всегда, поступили по-чапаевски: «То, что вы сказали, наплевать и забыть. Слушай, что я скажу».
В романе Владимира Попова старый рабочий говорит первому секретарю горкома Додоке:
«Новая набережная, ничего не скажешь, дело стоящее. Уедете вы от нас, и каждый будет вспоминать: набережную Додока сделал. Хорошо это, конечно, — на земле свой след оставите».
Поначалу так и было: Владимир Михайлович творил дела на Киевщине, а в Мариуполе говорили: набережную Цыбулько сделал. И долго еще вспоминали добрым словом бывшего Первого, того самого, который выдрессировал местных магнатов и заставил их ходить по струночке, как миленьких. А ведь для кого старался? Для тех же ильичевцев, азовстальцев, тяжмашевцев, азовских моряков и рыбаков, для их же пользы.
Но вот прошла треть века, поднялась молодая поросль. Кто из них, молодых, помнит, что на самом удобном месте у моря, как бельмо на глазу города, на целый квартал растянулась нефтебаза? Кто из них, молодых, знает, что был у нас такой отец города — Владимир Михайлович Цыбулько?
А вот если бы его имя носила площадь, находящаяся у истока двух проспектов, преображенных его волей, настойчивостью и энергией…
Но — не судилось.
Так пусть страницы романа Владимира Попова, посвященные яркому и незаурядному руководителю города Марлену Ипполитовичу Додоке, служат литературным памятником Владимиру Михайловичу Цыбулько.
И очень хотелось бы, чтобы и этот мой очерк — тоже.
Постскриптум 1998 года
Этот очерк я написал в Дубнике в 1997 году во время летнего отпуска, а осенью он уже был напечатан в «Приазовском рабочем». Правда, в газетном, то есть вдвое сокращенном варианте. Его успех у читателей был оглушительным. Телефон в моей квартире не умолкал. Позвонил даже один из когдатошних секретарей горкома партии («Вас беспокоит бывший партократчик». Когда он был у власти, он мне домой не звонил, хотя городская газета печатала один звонкий материал за другим). Вопреки ожиданиям я угодил всем — и левым (фраза «Отец города действует методами отца народов…» в газетный вариант не попала), и правым.
Сообщаю факты, почерпнутые мной из некролога, подписанного М.С.Горбачевым, Г.А.Алиевым, А.А.Громыко, Е.К. Лигачевым, Н.И.Рыжковым, Э.А.Шеварднадзе, А.Н.Яковлевым, — всем, в сущности тогдашним ПБ и «вождями» помельче, например, непотопляемым Анатолием Ивановичем Лукьяновым.
В.М.Цыбулько родился 19 сентября 1924 года в г.Ровеньки Ворошиловградской области в семье служащего. Окончил Донецкий педагогический институт и Киевский институт народного хозяйства. Воевал на Центральном и Белорусском фронтах, был тяжело ранен. В партию вступил в сорок четвертом. Девять лет (1947-1956) на комсомольской работе — от секретаря райкома до первого секретаря Донецкого обкома ЛКСМУ. Потом — партийная работа: секретарь райкома, заведующий отделом Донецкого обкома партии, первый секретарь Ждановского горкома партии, откуда его забрали в Киев заведующим орготделом ЦК. С 1970 по 1985 год — первый секретарь Киевского обкома партии.
На трех съездах избирался членом ЦК КПСС, был депутатом Верховного Совета СССР четырех созывов. Орденов нахватал чертову дюжину — 13, в том числе три ордена Ленина, не считая медалей. Умер 14 апреля 1987 года.
Лев Яруцкий