Михаил Курако

Из всех людей, работающих когда-то на «Никополе», он, Михаил Константинович Кура­ко, едва ли не самый незаурядный. То была феноменальная личность. Сделанное им в обла­сти отечественной металлургии незабываемо. Через 30 лет после его смерти вышла книга «Великий мастер доменного дела Курако». В этом эпизоде нет никакого преувеличения: он действительно был великим доменщиком.

Где бы он ни работал, вокруг него собирался костяк крепких людей, мастеров экстрак­ласса. Они называли себя «куракинским братством». Историки назвали это «куракинской ака­демией». Из нее вышли выдающиеся волшебники доменного дела: И. П. Бардин, М. В. Луговцев, Г. Е. Казаровский, И. Ф. Жестовский и другие. Нет необходимости перечислять их звания и регалии: имена этих людей самодостаточны. В дальнейшем они создали мргучую металлургию советской державы. Трудом, умом и талантов своих учеников участвовал в том великом деле и Михаил Константинович Курако.

Есть поговорка: «Из грязи в князи». Ее употребляют в уничижительном смысле, с пре­зрительной интонацией, когда хотят подчеркнуть хамство высокопоставленных выскочек. Но в положительном значении применима она и к тем, кто из самых низов дошел до вершин славы — без «мохнатой руки», без связей, без протекции, а исключительно, как говорится, «своею собственной рукой», то есть мужеством, настойчивостью, трудом и — главное талантом. Не буду называть их имена: они у всех на слуху, они хрестоматийны.

У Курако все было наоборот: из князя — в грязи. И уже потом — снова в князи.

Он был сыном отставного полковника, героя прославленной севастопольской обороны. Его дед — генерал Арцимович, владелец значительного имения и богатой библиотеки в Козелье Могилевской губернии. И кто мог предположить, что мальчик, родившийся в этом дворянском гнезде 23 сентября 1872 года, с младенческих ногтей свободно говоривший по- французски, обученный бальным танцам и благородным манерам великосветского денди, в 18 лет станет каталем в первобытном доменном цехе, то есть представителем самой тяже­лой, физически изнурительной профессии, и настолько грязной, что их, каталей, не только сторонились на улице, но даже свой брат, рабочий-металлург, не пускал в общие бараки.

Но именно так случилось с Михаилом Курако. Самолюбивый, с обостренным чувством собственного достоинства и справедливости, он не ужился в пажеском корпусе, ушел и из гимназии, был изгнан из сельскохозяйственной школы! Хорошо, что дед-генерал растил его по-спартански, дал ему крепкую физическую закалку, воспитал в нем отвагу, мужество и на­стойчивость.

Однажды кто-то из «куракинского общества» пошутил:

— Ты, Константинович, сделал блестящую карьеру от чемпиона «козы» до покорителя «козла».

Курако от души расхохотался, услышав этот «козиный» комплимент: он понимал и любил юмор.

«Козой» на старых металлургических заводах называли тележку с двумя колесиками. На заводах с отсталой технологией ее, нагруженную пятью пудами руды (кокса, известняка), катали, предварительно ее вручную загрузив, толкали перед собой через рудный двор к про­жорливой домне. Эта изнурительная работа была порой не под силу даже очень физически здоровым мужчинам. Генеральский внук не только ее выдержал, но не прошло и года, как он стал виртуозом: так легко и грациозно научился он орудовать лопатой и гонять «козу».

А «козел» — это смерть домны, это застывший в печи металл. Домну нужно разобрать, чугун выковыривать динамитом, а потом строить печь заново. В какую копеечку это обхо­дится — догадаться нетрудно. Как победитель «козла» — самой большой беды, самой катас­трофической, поистине смертельной болезни домны и прославился Михаил Константино­вич Курако.

Эта слава пришла к нему на заводе Никополь-Мариупольского общества.

Он приехал в Мариуполь 26 лет. Позади был опыт работы на Брянском заводе в Екатеринославе (ныне завод имени Петровского) и на Гданцевском металлургическом (Криворо­жье).

Восемь лет он работал сначала каталем, затем пробером (брал железной ложкой пробу металла и относил в лабораторию), потом стал подручным горнового и, наконец, опытным горновым, мужественным, находчивым и решительным. Рабочие его любили, начальство — сплошь иностранцы — вынуждено было уважать за профессиональное умение и огромные знания по доменному делу, которые он беспрерывно пополнят самообразованием.

На «Никополь» его потянули вести о том, что на этом американцами построенном заводе действует чудо-техника. И ожидания его оправдались: мариупольская домна размером и мно­гими техническими новинками превосходила достижения металлургов тогдашней России и Европы.

Всеми этими новинками Мариупольский завод был обязан братьям Кеннеди, Джулиану и Вальтеру, выдающимся американским конструкторам, которым я уже посвятил отдельную главу этой книги. Надо с полной определенностью сказать: Наш Курако никогда не стал бы тем, кем стал в отечественной металлургии, если бы не прошел выучку у этих братьев-аме­риканцев, в особенности у младшего.

Вальтер Кеннеди и Курако подружились после случая, когда последний, грубо говоря, набил морду одному американцу-машинисту. А дело было так. Дежуря у домны, Курако уви­дел, что печь зависает, то есть охлаждается, что грозит уже известным читателю «козлом».

—  Воздуха!.. Дутья!..

Машинист, как говорится, ноль внимания.

—   Дайте больше оборотов! — кричит Курако.

Машинист невозмутимо закуривает.

Тогда Курако подошел к регулятору и сам увеличил пар. Машинист воздуходувки броса­ется на доменщика с кулаками, но — не на того напал. Печь пошла нормально, а изрядно помятого машиниста отвезли в больницу.

Утром в просторном кабинете директора Лауда разбирался конфликт. Случай небыва­лый: на американском заводе, каким был тогда «Никополь», русским работникам строжайше запретили самостоятельно измерить шихту и количество посылаемого в домну дутья. Но если бы Курако действовал бы не так, как он поступил, случилась бы серьезная авария.

Выслушав всех, Лауда обратился к своему секретарю:

—   Купите обер-мастеру билет в Нью-Йорк, а на его место поставьте Курако.

На юге России, где металлургические заводы, как правило, принадлежали иностранцам (четырнадцать из восемнадцати), русских обер-мастеров было раз, два и обчелся.

Пока мы находимся в кабинете Лауда, скажем о нем несколько слов: он этого заслужил. В книге «Имени Ильича» его фамилия упоминается. Всего лишь один раз. В эпизоде, когда во время июльской 1899 года стачки он отказался разговаривать с рабочей депутацией. Это чести ему, конечно, не делает. Но не стоит забывать, что Лауда (по-румынски это слово озна­чает «подала», возможно, то был американец румынского происхождения) — выдающийся инженер и строитель, что это он, как директор, вместе с братьями Кеннеди выстроил завод «Никополь», и без этого имени — хочешь, не хочешь, — а история Мариуполя будет непол­ной.

Но вернемся к рукопашной, в которой так успешно действовал русский доменщик.

После этого случая Вальтер Кеннеди особенно зауважал Курако и подружился с ним. А Михаил Константинович, чтобы общаться с американским другом, выучил английский язык. Французский, как мы уже заметили, он знал с детства.

«С Кеннеди он, должно быть, сошелся характером, — рассказывал А. Беку доменный мастер П. Максименко. — Они часто беседовали… Однажды было у нас на печи горячее дело. Когда мы с ним справились, Кеннеди пригласил Курако и меня к себе домой. Бывал Курако у него часто, а я — первый раз. Как пошел у них разговор — конца не видно. Кеннеди разные чертежи показывал, объяснял. Когда уехал в Америку, он оставил свои чертежи в подарок Курако. Уже в то время Курако мечтал построить печь своей конструкции и даже делал соответствующие чертежи. Он любил поговорить о будущих временах. Создать самые большие в мире печи — вот о чем думал Курако».

Александр Бек пишет, что в полной мере оценить значение своей прочной дружбой с Кеннеди Курако смог только много лет спустя.

Подружился Михаил Константинович также с американским мастером Гофреном, фран­цузом по происхождению. Холостяки, одногодки, они жили по соседству, и Курако жадно по­глощал американскую литературу по доменному делу, которую брал у Гофрена. Как ни искусны были американские специалисты в доменном деле, но и они допустили промашку. Недооце­нив синюю руду из Калачевского рудника (Криворожье), они сгрузили в домну слишком боль­шое ее количество, и печь перешла на «холодный ход». А это — катастрофа, это — «козел».

Был срочно вызван Вальтер Кеннеди. Спокойно расспросив Гофрена об обстоятельствах дела, он принялся расплавлять «козел» — как расплавляют лед. С помощью американской доменной форсунки. Это две сложенные вместе трубки. По одной из них пускался под дав­лением горячий воздух, по другой — струя нефти. Воздух распылял эту струю и зажигал ее. Опустив технологические подробности (которые Курако усвоил превосходно), скажем, что вскоре печь «пошла», как ни в чем не бывало. Это было чудо. Вскоре форсунка в руках Курако станет делать чудеса, и мариупольский обер-мастер обретет подлинную славу. Вот что пи­шет Иван Павлович Бардин, вышедший из «куракинской академии» и ставший крупнейшим металлургом, действительным членом Академии наук СССР:

«Директора заводов охотились за Курако, как за драгоценной добычей. В случаях тяже­лых аварий, когда, казалось, были исчерпаны все силы и средства, которые могли спасти положение, приглашали Курако, и он творил чудеса. Он являлся всегда спокойный, сосредо­точенный, во главе своей изумительно спаянной бригады. Курако тотчас же принимался за работу и нередко ставил в неловкое положение кичливых инженеров, ученых с именами, известных доменщиков». (Бардин И. П., Жизнь инженера, М. 1938, с, 33).

Как началась эта слава, когда на «Русском Провидансе», которым владели бельгийцы, «закозлилась» доменная печь, рассказывает Александр Бек. С удовольствием приведу эту цитату — лучше не напишешь:

«За мариупольским обер-мастером прислали лошадей и повезли его на «Русский Провиданс». Курако внимательно, как хороший врач, осмотрел печь. Затем произошел следующий разговор:

—   Можете расплавить козел?

—   Могу.

—   Как за это заплатить?

—   Сколько найдете нужным.

—   Так вот: разгоните печь — дам тысячу рублей.

Директор разговаривал сухо, барабаня пальцами по столу. Так мог обращаться хозяин с приказчиком, банкир со своим клерком. Самолюбие Курако было задето.

-— Хорошо, разгоню. Но одно условие. Когда печь пойдет, вы напишете на бланке завода аттестат: «Такой-то доменный мастер ликвидировал на «Русском Провидансе» «козла».

—   Две тысячи без аттестата.

—   Нет, — решительно отвечает Курако и уходит.

Однако через несколько дней Курако зовут снова.

—   Начинайте. Тысячу рублей и аттестат.

Недолго Курако провозился у печи. Он знал «секрет», за обладание которым бельгийцы заплатили бы гораздо больше. «Козел» был успешно ликвидирован. Выговоренный аттестат лежал в кармане:

«Выдано доменному мастеру Мариупольского завода Михаилу Константиновичу Курако в удостоверение того, что на заводе «русский Провиданс» ему поручена была печь с «козлом» благодаря его умению через три дня пошла нормально…»

Хорошо жилось Михаилу Константиновичу в Мариуполе, весело, удачливо. «Куракинское братство» умело не только хорошо работать, но и жизнерадостно отдыхать. Так почему же Курако уехал из «солнечного города на берегу Азовского моря?»

А. С. Федоров в книге «Творцы науки о металле» (М.,»Наука», 1980, с. 116) писал, что когда не ладилась работа доменного цеха Краматорского завода и иностранные специалис­ты не могли справиться, то вынуждены были пригласить Курако. И даже так получается, что Михаил Константинович польстился на высокую должность начальника доменного цеха. Тем более, дескать, лестно было, что впервые в истории Краматорского завода такую высо­кую должность предлагали русскому металлургу.

Не могу согласиться с этой точкой зрения. Курако уехал из Мариуполя единственно по­тому, что в 1902 году из-за кризиса в металлургической промышленности производство ме­талла свертывалось и домны «Никополя» были остановлены. Они возобновили свою работу только в 1911 году — первая, а вторая — в 1913-м. Михаилу Константиновичу ничего не оставалось, как принять предложение краматорского директора.

Пройдет всего лишь месяц после вступления Курако в должность начальника цеха, и домны Краматорского завода вдвое увеличат производительность, а чугун, который они вы­давали, станет лучшим в стране.

В 1939 году Александр Бек опубликовал один любопытный и имеющий прямое отноше­ние к нашей теме документ охранного отделения:

«Господину Харьковскому губернатору.

Доложу Вашему Превосходительству, что в ночь на 22-е августа сего 1902 года в по­селке Краматорск в рудоплавильном заводе появились листовки, прилагаемые к моему донесению. Подозрение падает на приглашенного из Мариуполя начальника печей Михаила Ку­рако, по происхождению дворянина Могилевской губернии, а также на его подручных Максименко и Бандуру.

Мною сделан запрос в Мариупольское охранное отделение на предмет благонадежнос­ти означенного Курако, так как он днями собирается привезти сюда своих людей и оконча­тельно осесть в Краматорске.

Изюмский исправник (подпись)».

Его политические взгляды были неопределенными, но трудное положение рабочих, их бесправие возмущало его. Он уже работал на «Никополе», когда разразились первые забас­товки 1898 года и июля 1899-го. Но вряд ли его сочувствие рабочим распространялось на анархическую толпу, которая 14 июня хотела остановить домны и, следовательно, уничто­жить чудо американской техники. Думаю, это единственный случай, когда можно поблаго­дарить мариупольского исправника Аксенова, выставившего солдатские караулы у домен и тем спасшего их от уничтожения.

Но в 1905 году он был на стороне рабочих, возглавил в Краматорске боевую дружину и стал членом революционного комитета. Избежать ареста, тюрьмы и ссылки ему, конечно, не удалось.

Академик И. П. Бардин вспоминает, что как-то Курако, который был самоучкой и ника­кого учебного заведения не закончил, спросили, где тот получил образование. Он ответил:

—   Я окончил Николаевскую академию.

—   Это в Петербурге?

—   Нет, в Архангельске. Я там учился три года. Великолепная академия, Николай меня туда устроил.

И затем добавил:

—   Это, пожалуй, лучший университет, какой придумало правительство. Форма, правда, неважная, совсем не для щеголей — серый арестантский халат.

Он потом работал на Юзовском заводе, а уже в годы революции переехал в Кузнецк, где ему поручили проектирование доменного цеха будущего гиганта советской металлургии.

Но не сужено было ему дожить до осуществления своей мечты. 8 феврале 1920 года он скончался в Кузнецке от сыпного тифа, этого безжалостного бича гражданской войны.

Пишут, что мечту его осуществил Великий Октябрь. Это, конечно, так: гигантские дом­ны на уровне современной техники были возведены. Жаль только, что город-сад, о котором мечтал Курако, а вслед за ним и Маяковский, не получился.

 

Лев ЯРУЦКИЙ