Из всех людей, работающих когда-то на «Никополе», он, Михаил Константинович Курако, едва ли не самый незаурядный. То была феноменальная личность. Сделанное им в области отечественной металлургии незабываемо. Через 30 лет после его смерти вышла книга «Великий мастер доменного дела Курако». В этом эпизоде нет никакого преувеличения: он действительно был великим доменщиком.
Где бы он ни работал, вокруг него собирался костяк крепких людей, мастеров экстракласса. Они называли себя «куракинским братством». Историки назвали это «куракинской академией». Из нее вышли выдающиеся волшебники доменного дела: И. П. Бардин, М. В. Луговцев, Г. Е. Казаровский, И. Ф. Жестовский и другие. Нет необходимости перечислять их звания и регалии: имена этих людей самодостаточны. В дальнейшем они создали мргучую металлургию советской державы. Трудом, умом и талантов своих учеников участвовал в том великом деле и Михаил Константинович Курако.
Есть поговорка: «Из грязи в князи». Ее употребляют в уничижительном смысле, с презрительной интонацией, когда хотят подчеркнуть хамство высокопоставленных выскочек. Но в положительном значении применима она и к тем, кто из самых низов дошел до вершин славы — без «мохнатой руки», без связей, без протекции, а исключительно, как говорится, «своею собственной рукой», то есть мужеством, настойчивостью, трудом и — главное талантом. Не буду называть их имена: они у всех на слуху, они хрестоматийны.
У Курако все было наоборот: из князя — в грязи. И уже потом — снова в князи.
Он был сыном отставного полковника, героя прославленной севастопольской обороны. Его дед — генерал Арцимович, владелец значительного имения и богатой библиотеки в Козелье Могилевской губернии. И кто мог предположить, что мальчик, родившийся в этом дворянском гнезде 23 сентября 1872 года, с младенческих ногтей свободно говоривший по- французски, обученный бальным танцам и благородным манерам великосветского денди, в 18 лет станет каталем в первобытном доменном цехе, то есть представителем самой тяжелой, физически изнурительной профессии, и настолько грязной, что их, каталей, не только сторонились на улице, но даже свой брат, рабочий-металлург, не пускал в общие бараки.
Но именно так случилось с Михаилом Курако. Самолюбивый, с обостренным чувством собственного достоинства и справедливости, он не ужился в пажеском корпусе, ушел и из гимназии, был изгнан из сельскохозяйственной школы! Хорошо, что дед-генерал растил его по-спартански, дал ему крепкую физическую закалку, воспитал в нем отвагу, мужество и настойчивость.
Однажды кто-то из «куракинского общества» пошутил:
— Ты, Константинович, сделал блестящую карьеру от чемпиона «козы» до покорителя «козла».
Курако от души расхохотался, услышав этот «козиный» комплимент: он понимал и любил юмор.
«Козой» на старых металлургических заводах называли тележку с двумя колесиками. На заводах с отсталой технологией ее, нагруженную пятью пудами руды (кокса, известняка), катали, предварительно ее вручную загрузив, толкали перед собой через рудный двор к прожорливой домне. Эта изнурительная работа была порой не под силу даже очень физически здоровым мужчинам. Генеральский внук не только ее выдержал, но не прошло и года, как он стал виртуозом: так легко и грациозно научился он орудовать лопатой и гонять «козу».
А «козел» — это смерть домны, это застывший в печи металл. Домну нужно разобрать, чугун выковыривать динамитом, а потом строить печь заново. В какую копеечку это обходится — догадаться нетрудно. Как победитель «козла» — самой большой беды, самой катастрофической, поистине смертельной болезни домны и прославился Михаил Константинович Курако.
Эта слава пришла к нему на заводе Никополь-Мариупольского общества.
Он приехал в Мариуполь 26 лет. Позади был опыт работы на Брянском заводе в Екатеринославе (ныне завод имени Петровского) и на Гданцевском металлургическом (Криворожье).
Восемь лет он работал сначала каталем, затем пробером (брал железной ложкой пробу металла и относил в лабораторию), потом стал подручным горнового и, наконец, опытным горновым, мужественным, находчивым и решительным. Рабочие его любили, начальство — сплошь иностранцы — вынуждено было уважать за профессиональное умение и огромные знания по доменному делу, которые он беспрерывно пополнят самообразованием.
На «Никополь» его потянули вести о том, что на этом американцами построенном заводе действует чудо-техника. И ожидания его оправдались: мариупольская домна размером и многими техническими новинками превосходила достижения металлургов тогдашней России и Европы.
Всеми этими новинками Мариупольский завод был обязан братьям Кеннеди, Джулиану и Вальтеру, выдающимся американским конструкторам, которым я уже посвятил отдельную главу этой книги. Надо с полной определенностью сказать: Наш Курако никогда не стал бы тем, кем стал в отечественной металлургии, если бы не прошел выучку у этих братьев-американцев, в особенности у младшего.
Вальтер Кеннеди и Курако подружились после случая, когда последний, грубо говоря, набил морду одному американцу-машинисту. А дело было так. Дежуря у домны, Курако увидел, что печь зависает, то есть охлаждается, что грозит уже известным читателю «козлом».
— Воздуха!.. Дутья!..
Машинист, как говорится, ноль внимания.
— Дайте больше оборотов! — кричит Курако.
Машинист невозмутимо закуривает.
Тогда Курако подошел к регулятору и сам увеличил пар. Машинист воздуходувки бросается на доменщика с кулаками, но — не на того напал. Печь пошла нормально, а изрядно помятого машиниста отвезли в больницу.
Утром в просторном кабинете директора Лауда разбирался конфликт. Случай небывалый: на американском заводе, каким был тогда «Никополь», русским работникам строжайше запретили самостоятельно измерить шихту и количество посылаемого в домну дутья. Но если бы Курако действовал бы не так, как он поступил, случилась бы серьезная авария.
Выслушав всех, Лауда обратился к своему секретарю:
— Купите обер-мастеру билет в Нью-Йорк, а на его место поставьте Курако.
На юге России, где металлургические заводы, как правило, принадлежали иностранцам (четырнадцать из восемнадцати), русских обер-мастеров было раз, два и обчелся.
Пока мы находимся в кабинете Лауда, скажем о нем несколько слов: он этого заслужил. В книге «Имени Ильича» его фамилия упоминается. Всего лишь один раз. В эпизоде, когда во время июльской 1899 года стачки он отказался разговаривать с рабочей депутацией. Это чести ему, конечно, не делает. Но не стоит забывать, что Лауда (по-румынски это слово означает «подала», возможно, то был американец румынского происхождения) — выдающийся инженер и строитель, что это он, как директор, вместе с братьями Кеннеди выстроил завод «Никополь», и без этого имени — хочешь, не хочешь, — а история Мариуполя будет неполной.
Но вернемся к рукопашной, в которой так успешно действовал русский доменщик.
После этого случая Вальтер Кеннеди особенно зауважал Курако и подружился с ним. А Михаил Константинович, чтобы общаться с американским другом, выучил английский язык. Французский, как мы уже заметили, он знал с детства.
«С Кеннеди он, должно быть, сошелся характером, — рассказывал А. Беку доменный мастер П. Максименко. — Они часто беседовали… Однажды было у нас на печи горячее дело. Когда мы с ним справились, Кеннеди пригласил Курако и меня к себе домой. Бывал Курако у него часто, а я — первый раз. Как пошел у них разговор — конца не видно. Кеннеди разные чертежи показывал, объяснял. Когда уехал в Америку, он оставил свои чертежи в подарок Курако. Уже в то время Курако мечтал построить печь своей конструкции и даже делал соответствующие чертежи. Он любил поговорить о будущих временах. Создать самые большие в мире печи — вот о чем думал Курако».
Александр Бек пишет, что в полной мере оценить значение своей прочной дружбой с Кеннеди Курако смог только много лет спустя.
Подружился Михаил Константинович также с американским мастером Гофреном, французом по происхождению. Холостяки, одногодки, они жили по соседству, и Курако жадно поглощал американскую литературу по доменному делу, которую брал у Гофрена. Как ни искусны были американские специалисты в доменном деле, но и они допустили промашку. Недооценив синюю руду из Калачевского рудника (Криворожье), они сгрузили в домну слишком большое ее количество, и печь перешла на «холодный ход». А это — катастрофа, это — «козел».
Был срочно вызван Вальтер Кеннеди. Спокойно расспросив Гофрена об обстоятельствах дела, он принялся расплавлять «козел» — как расплавляют лед. С помощью американской доменной форсунки. Это две сложенные вместе трубки. По одной из них пускался под давлением горячий воздух, по другой — струя нефти. Воздух распылял эту струю и зажигал ее. Опустив технологические подробности (которые Курако усвоил превосходно), скажем, что вскоре печь «пошла», как ни в чем не бывало. Это было чудо. Вскоре форсунка в руках Курако станет делать чудеса, и мариупольский обер-мастер обретет подлинную славу. Вот что пишет Иван Павлович Бардин, вышедший из «куракинской академии» и ставший крупнейшим металлургом, действительным членом Академии наук СССР:
«Директора заводов охотились за Курако, как за драгоценной добычей. В случаях тяжелых аварий, когда, казалось, были исчерпаны все силы и средства, которые могли спасти положение, приглашали Курако, и он творил чудеса. Он являлся всегда спокойный, сосредоточенный, во главе своей изумительно спаянной бригады. Курако тотчас же принимался за работу и нередко ставил в неловкое положение кичливых инженеров, ученых с именами, известных доменщиков». (Бардин И. П., Жизнь инженера, М. 1938, с, 33).
Как началась эта слава, когда на «Русском Провидансе», которым владели бельгийцы, «закозлилась» доменная печь, рассказывает Александр Бек. С удовольствием приведу эту цитату — лучше не напишешь:
«За мариупольским обер-мастером прислали лошадей и повезли его на «Русский Провиданс». Курако внимательно, как хороший врач, осмотрел печь. Затем произошел следующий разговор:
— Можете расплавить козел?
— Могу.
— Как за это заплатить?
— Сколько найдете нужным.
— Так вот: разгоните печь — дам тысячу рублей.
Директор разговаривал сухо, барабаня пальцами по столу. Так мог обращаться хозяин с приказчиком, банкир со своим клерком. Самолюбие Курако было задето.
-— Хорошо, разгоню. Но одно условие. Когда печь пойдет, вы напишете на бланке завода аттестат: «Такой-то доменный мастер ликвидировал на «Русском Провидансе» «козла».
— Две тысячи без аттестата.
— Нет, — решительно отвечает Курако и уходит.
Однако через несколько дней Курако зовут снова.
— Начинайте. Тысячу рублей и аттестат.
Недолго Курако провозился у печи. Он знал «секрет», за обладание которым бельгийцы заплатили бы гораздо больше. «Козел» был успешно ликвидирован. Выговоренный аттестат лежал в кармане:
«Выдано доменному мастеру Мариупольского завода Михаилу Константиновичу Курако в удостоверение того, что на заводе «русский Провиданс» ему поручена была печь с «козлом» благодаря его умению через три дня пошла нормально…»
Хорошо жилось Михаилу Константиновичу в Мариуполе, весело, удачливо. «Куракинское братство» умело не только хорошо работать, но и жизнерадостно отдыхать. Так почему же Курако уехал из «солнечного города на берегу Азовского моря?»
А. С. Федоров в книге «Творцы науки о металле» (М.,»Наука», 1980, с. 116) писал, что когда не ладилась работа доменного цеха Краматорского завода и иностранные специалисты не могли справиться, то вынуждены были пригласить Курако. И даже так получается, что Михаил Константинович польстился на высокую должность начальника доменного цеха. Тем более, дескать, лестно было, что впервые в истории Краматорского завода такую высокую должность предлагали русскому металлургу.
Не могу согласиться с этой точкой зрения. Курако уехал из Мариуполя единственно потому, что в 1902 году из-за кризиса в металлургической промышленности производство металла свертывалось и домны «Никополя» были остановлены. Они возобновили свою работу только в 1911 году — первая, а вторая — в 1913-м. Михаилу Константиновичу ничего не оставалось, как принять предложение краматорского директора.
Пройдет всего лишь месяц после вступления Курако в должность начальника цеха, и домны Краматорского завода вдвое увеличат производительность, а чугун, который они выдавали, станет лучшим в стране.
В 1939 году Александр Бек опубликовал один любопытный и имеющий прямое отношение к нашей теме документ охранного отделения:
«Господину Харьковскому губернатору.
Доложу Вашему Превосходительству, что в ночь на 22-е августа сего 1902 года в поселке Краматорск в рудоплавильном заводе появились листовки, прилагаемые к моему донесению. Подозрение падает на приглашенного из Мариуполя начальника печей Михаила Курако, по происхождению дворянина Могилевской губернии, а также на его подручных Максименко и Бандуру.
Мною сделан запрос в Мариупольское охранное отделение на предмет благонадежности означенного Курако, так как он днями собирается привезти сюда своих людей и окончательно осесть в Краматорске.
Изюмский исправник (подпись)».
Его политические взгляды были неопределенными, но трудное положение рабочих, их бесправие возмущало его. Он уже работал на «Никополе», когда разразились первые забастовки 1898 года и июля 1899-го. Но вряд ли его сочувствие рабочим распространялось на анархическую толпу, которая 14 июня хотела остановить домны и, следовательно, уничтожить чудо американской техники. Думаю, это единственный случай, когда можно поблагодарить мариупольского исправника Аксенова, выставившего солдатские караулы у домен и тем спасшего их от уничтожения.
Но в 1905 году он был на стороне рабочих, возглавил в Краматорске боевую дружину и стал членом революционного комитета. Избежать ареста, тюрьмы и ссылки ему, конечно, не удалось.
Академик И. П. Бардин вспоминает, что как-то Курако, который был самоучкой и никакого учебного заведения не закончил, спросили, где тот получил образование. Он ответил:
— Я окончил Николаевскую академию.
— Это в Петербурге?
— Нет, в Архангельске. Я там учился три года. Великолепная академия, Николай меня туда устроил.
И затем добавил:
— Это, пожалуй, лучший университет, какой придумало правительство. Форма, правда, неважная, совсем не для щеголей — серый арестантский халат.
Он потом работал на Юзовском заводе, а уже в годы революции переехал в Кузнецк, где ему поручили проектирование доменного цеха будущего гиганта советской металлургии.
Но не сужено было ему дожить до осуществления своей мечты. 8 феврале 1920 года он скончался в Кузнецке от сыпного тифа, этого безжалостного бича гражданской войны.
Пишут, что мечту его осуществил Великий Октябрь. Это, конечно, так: гигантские домны на уровне современной техники были возведены. Жаль только, что город-сад, о котором мечтал Курако, а вслед за ним и Маяковский, не получился.
Лев ЯРУЦКИЙ