Бунт бывших мариупольских грузчиков
Через три года кровавой мясорубки война станет народу невмоготу — это понятно. Но даже в начале ее в ополченческой дружине, сформированной в Мариуполе, никто особенно в бой не рвался. «Во всей дружине, насколько мог наблюдать ее всю Ливенцев, не было никого, кто бы стремился как можно скорее «положить свой живот за веру-царя», торопился бы получить солдатскую обмундировку и щеголять в ней себе на радость и кому-то на утеше¬ние, никого, кроме вот этого самого тринадцатилетнего Демки, бежавшего от своего отца, позолотчика иконостасов».
О Демке Лабунском, одном из героев «мариупольских» романов Сергеева-Ценского, речь у нас впереди, а пока нужно рассказать о ЧП, как выражаются сегодня, случившемся в роте Аксютина.
Произошло это, когда мариупольская дружина, преобразованная в Севастополе в зауряд-полк, двинулась на фронт и сделала остановку в Херсоне. И вот там рота Аксютина отказалась идти на фронт.
Возмутителями спокойствия оказались бывшие грузчики Мариупольского порта Погребняк и Бондаренко.
Сказать, что вчерашние хлеборобы, рабочие, торговцы и рыбаки Приазовья, надевшие солдатские шинели, отличались железной воинской дисциплиной, никак нельзя. Выпивки были обычным делом, редкостью не являлись и самовольные отлучники. Так в те времена называли военнослужащих, без разрешения начальства ушедших из расположения части; если сказать по-сегодняшнему: ушедших в самоволку Так вот, в Херсоне бывшие грузчики Мари¬упольского порта Погребняк и Бондаренко явились в роту после поверки в доску пьяные и начали ругать фельдфебеля «продажной шкурой» и вообще буянить: «Никуда из Херсона мы не пойдем, у нас здесь жены беременные и на этой неделе рожать должны…».
«Ну, одним словом, — читаем в романе «Зауряд-полк», — к этим двум умным и другие дураки пристали, какие совсем даже ничего не пили, кроме как воду из бака… И они тоже стали кричать: «Не пойдем! Все не пойдем!».
Буянов заперли в ротный карцер. Один из них — Погребняк или Бондаренко — колотил подкованными сапогами в дверь и хрипло кричал:
— Чи я кого убив?.. Чи я кого зарізав?.. Чи я кого ограбив?.. За що ви мене заперли, гадючі душі?
Это был Погребняк. Ротный Аксютин его успокоил. Рапорта командиру полка писать он не стал.
На утро полк грузился в эшелон для отправки на фронт. Аксютин в виде наказания на¬значил Погребняка и Бондаренко дневальными у вагонов. Наряд этот они несли безупречно.
Демка Лабунский — сын мариупольского полка
Из пяти глав романа «Зауряд-полк» одна — «Охотники за черепами» — целиком посвящена тринадцатилетнему Демке Лабунскому. Появляется этот юный герой и во второй части «мариупольской дилогии Сергеева-Ценского — в романе «Лютая зима».
Когда ополченская дружина покинула Мариуполь, Демка бежал из дома и вместе с ней попал в Севастополь. Он, пожалуй, единственный в этой воинской части, кто рвется в бой и кому не терпится попасть на позиции.
— Мне бы только на фронт доехать, я бы там показал! — говорит Демка Ливенцеву. — А то идут, поют «Пойдем резать москалей!» Как это стерпеть можно?
«Картуз у Демки был синий когда-то, теперь — розово-лиловый, а козырек болтается на одной нитке посередине, отчего лицо его менялось в освещении, но выражение его оставалось одно и то же — упрямое, недоверчивое, осторожное, но самостоятельное, потому что весь он был отдан во власть одному, захватившему его целиком, стремлению: попасть на позиции».
У мальчишек всех времен и народов — что делать? — всегда отмечалась тяга к оружию, и военные приключения представлялись им в красивой романтической дымке.
Между тем родители Демы разыскивали своего сына-беглеца, и в Севастополь пришло от них письмо без единой запятой и с очень своеобразной орфографией, которую писатель сохранил нетронутой.
«Ваше благородие!
У вас находится мальчик убежавши вместе с поездом военный и сейчас у вашей дружины имя его Демка Семенов Лабунский глаза раскосия то все покорнейше прошу вас умоляю припроводить его в город Мариуполь дом Краснянского улица Фонтальная а вам и всему воинству желаю быть счастливы в своем деле родители его Семен Михайлыч и Вассилиса Никитечна».
«Припроводить» Демку под родительский кров случай представился немедленно после получения этого послания. Дружине потребовалось пополнить конский состав, и для покупки лошадей снарядили команду не куда-нибудь, а, конечно, в родной Мариуполь, повидаться с близкими. Поручик Кароли и фельдфебель Ашла убедили Демку, что команда направляется на позиции, и он охотно согласился присоединиться. Когда обман отрылся, неугомонный «охотник за черепами» Демка не смирился с судьбой. Он снова бежал из Мариуполя, окончательно бросив своего отца-позолотчика (тот добывал свой хлеб тем, что золотил иконостасы), свою безутешную мать Василису Никитичну, родную Фонтанную (не Фонтальную. конечно) улицу и опять оказался в Севастополе. Но на этот раз он появился в дружине не один: с ним пришел еще один мальчуган его лет. Васька Котов, круглолицый, вечноулыбающийся, с сияющими, как звезды, серыми глазами.
— Он еще раньше меня бежал, — говорит Демка Лабунский, откровенно завидуя Ваське Котову, который уже научился стрелять из пулемета.
Ребят обмундировали, и они прижились в полку, вместе с ним отправились на фронт. Вот строки из романа «Лютая зима»: «В команде пеших разведчиков числились и двое ребят, увязавшихся с полком из Севастополя: раскосый и несколько мрачноватый Демка Лабунский и вечно сияющий и румяный Васька Котов. Уже неплохие пулеметчики и приличные наездники, оба уже успевшие истрепать порядочно рубахи и шаровары защитного цвета, выданные им летом, они исправно несли нелегкую службу разведчиков.
Ковалевский на смотрах козырял ими, говоря генералам: «А это наша полковая надежда
— Демка и Васька, пулеметчики!».
Лихой вид ребят вызывал у генералов неизменно снисходительные улыбки».
Мальчишки участвовали в атаках и, к счастью, остались невредимыми. Когда полк уводили с позиций на отдых, Демке говорят:
Теперь сменяемся, и можешь ты домой шпарить, в свой Мариуполь.
Еще чего — домой! — обиделся Демка. — Когда мы теперь с Васькой должны Георгия получить.
***
Сегодня уже никто не расскажет нам, как сложилась дальнейшая судьба этих юных георгиевских кавалеров, двух невыдуманных Сергеевым-Ценским мариупольских мальчишек, которых он назвал в своих романах Демкой Лабунским и Васькой Котовым.
* * *
Через два года после смерти Льва Толстого А. М. Горький писал: «Сергей Сергеев-Ценский работает в русской литературе уже более двадцати лет, и теперь, вместе с Михаилом Пришвиным, он, по силе своего таланта, стоит, на мой взгляд, во главе ее».
Последующие катаклизмы нашей истории подвергли «могучий русский талант» (М. Шолохов) жестоким испытаниям, всячески деформируя его в угоду господствовавшей в стране идеологии. Многие годы официальная критика травила писателя за его «нелюбовь к революции», резала и рубила по живому, стремясь уложить «неудобного» художника в прокрустово ложе социалистического реализма. В какой-то мере ей это удалось, но, к счастью, Сергей Николаевич Сергеев-Ценский остался большим русским писателем. Его по справедливости считали совестью русской литературы. Не случайно в 1954 году Нобелевский комитет именно к нему обратился с предложением выдвинуть из числа русских писателей кандидатуру на Нобелевскую премию (Сергей Николаевич выдвинул М. А. Шолохова).
Страницы эпопей С. Н. Сергеева-Ценского «Севастопольская страда» и «Преображение России», посвященные Мариуполю и мариупольцам, стали одним из самых значительных фактов литературной биографии нашего города.
Деревня Дубник, 7 августа1995 г.
Примечание 2000 года
Пять лет назад я рылся в московских архивах (по-старому они назывались ЦГАЛИ СССР и ГВИА СССР), стремясь поспеть со своей статьей к юбилею С. Н. Сергеева-Ценского, который должен был состояться 30 сентября. Однако 120-летие со дня рождения выдающегося писателя, за исключением одного издания с весьма спорной репутацией, не отметил никто
— ни одна газета, ни один журнал. И мне не удалось опубликовать свою статью — для «Приазовского рабочего»: она оказалась слишком объемной.
Если Бог даст и этот том выйдет в нынешнем году, то прочитанная только что глава пусть станет данью моего уважения порядочному человеку и высокоталантливому писателю Сергею Николаевичу Сергееву-Ценскому к 125-летию со дня его рождения.
Лев ЯРУЦКИЙ