История одной семьи

22 июня, 1941 год…Война…

Эти слова во всем мире произносили миллионы людей, и у всех они вызывали разные, порой противоположные чувства и мысли. До того разные, что страшно становится от того, что все по-разному относятся к войне и к восприятию ее как таковой.

Уже больше 65 лет анализирую свои мысли и отношения к прошлому и настоящему.

Постоянно: в пять лет, пятнадцать, двадцать пять, пятьдесят и семьдесят один. Сегодня…

Может быть, потому, что коснулась меня и моей большой семьи эта самая война самым прямым и жестоким образом.

Нет, не коснулась, а вцепилась мертвой хваткой, держала многие десятилетия, даже сейчас аукается если не на мне, то на моих детях.

Если честно, все беды нашей семьи Кошкалда начались еще до 41 года. Были подлость и предательство, жадность и месть, была война, два голода и 8,5 лет заключения по наговору. Это со стороны моего отца Кошкалды Анатолия Яковлевича. А со стороны матери Рацкой Евгении Францевны еще трагичнее. Ее отец польский коммунист, возвращаясь из ссылки, в Пензе встретил свою любовь и в 19-м году женился на моей бабке. Жили в Пензе, он работал на железной дороге, родили двух дочерей, мою мать выдали в 18 лет замуж в 37 году летом, а на 7 ноября, за праздничным столом у себя дома он, Рацкий Франц Иосифович, высказал недовольство, что «празднуем 20 лет победы, а живем, как нищие, на стол нечего поставить».

Тут же «друзья» доложили куда надо, и все…Был польский коммунист Франц Иосифович и не стало его.

Это все до моего рождения.

Но я всегда знала из рассказов родственников, из подслушанных мною бесед за праздничным столом земляков-полтавчан, что почти всех их, приехавших в 34-ом году в Мариуполь на строительство «Азовстали», вырвали с корнем из земли полтавской, и всю жизнь они тосковали по родине.

По-разному сложилась в Мариуполе их судьба. Но самая горькая досталась моему дедушке Кошкалде Якову Емельяновичу и бабушке Татьяне Сидоровне.

Они потеряли во время войны двух сыновей. Пропали без вести. Это самое страшное. Когда на праздники собирались гости (а они умели угостить и любили гостей), поминали погибших, умерших. Моя бабушка плакала и говорила: «Может, где-нибудь без рук, без ног, не хочет дать о себе весточку». Кто-то другой говорил о моем отце: «Нет, Анатолий погиб, если бы он был жив, из-под земли выбрался бы, а домой пришел. Он так любил родителей, свою семью…»

И до самой смерти бабушка оплакивала своих сыновей и просила Бога: «Хоть бы они мне приснились, хоть бы во сне увидеть!»

На стенах висели картины, написанные маслом, Ванечка мечтал стать художником после армии. Когда в 50-х дедушка наконец-то отыскал сослуживца Ванечки, тот рассказал, что Ваня в армии и на фронте все время рисовал, даже перед боем, пока товарищи отдыхали.

А мой папа хоть и имел всего 4 класса образования, по приезде в  Мариуполь устроился актером в любительский театр, здесь, на Левом берегу, видимо, при «Азовстали». Они ездили на гастроли по всему Советскому Союзу. В Пензе, во время гастролей, в 21 год он познакомился с 16-летней мамой и привез ее в Мариуполь.

Папа занимался самостоятельно, наверстывал упущенное. Сдал экстерном за 5,6,7,8 и 9 классы, пошел в 10-й в школу рабочей молодежи и закончил ее с отличием.

Когда я научилась читать и писать, бабушка показала мне его аттестат и сказала: «Видишь, как твой папочка учился, у него одни пятерки, старайся и ты так учиться».

После него остались шахматы, очень красивые, «Атлас СССР» и книги: Дарвин «Происхождение видов», «Философия» Гегеля и «История русского театра».

А «Кобзаря» и Библии у него не было. Может, их просто тогда трудно было достать, а может, они его не интересовали.

…За 8,5 лет, пока дедушка был в заключении, дети выросли, бабушка переехала из Юзовки в Мариуполь. Когда дедушка вернулся, он устроился плотником-столяром на «Азовсталь». Жизнь семьи только стала налаживаться. Дедушка купил Ванечке велосипед, чтобы он в школу украинскую на Ильича мог добираться, и вся многочисленная родня прибегала к Ванечке прокатиться, он никому не отказывал. Добрый был, всегда улыбался, и его все любили.

1 марта 40-го года родилась я.

А осенью, когда мне исполнилось 8 месяцев, мы провожали в армию дядю Ваню. При посадке в вагон на поезд, который шел от 51 школы до Пост-моста, он взял меня у папы, подбросил вверх и пошутил: «Когда вернусь из армии, прибежишь встречать меня своими ножками». Через три дня я побежала. А через 7 месяцев началась война, и мой любимый дядя стал «Без вести пропавший».

Папу сразу же призвали, и он успел прислать нам только одно письмо, но большое и обстоятельное. В конце была приписка: «Если останусь жив, то будет что рассказать не только детям, но и внукам и правнукам. Все-таки только на войне проявляются все лучшие и худшие черты человеческого характера».

Больше писем не было. Наверное, потому, что Мариуполь оккупировали немецкие войска.

Ночью, со среды на четверг, приснился моей прабабушке Олене странный сон, как будто она просыпается, подходит к окну, смотрит — весь двор засыпан первым снегом и полный двор каких-то людей в военной форме.

Она просыпается, подходит к окну. Выпал первый снег и полный двор немцев.

А через год на этот двор будет сброшена бомба. Дом — двухэтажный барак, который до сих пор стоит рядом с бывшим кинотеатром «Мариуполь». Тогда в нем только повыбивало все окна, вернее, стекла в окнах, и нас срочно переселили на самую крайнюю улицу на Новом Первомайске, Подснежную.

На этой улице братья-болгары Господиновы перед самой войной построили себе дома маленькие, после войны их стали называть времянками. В одну комнату, кухню и коридор. Братья с семьями бежали от немцев, а в этих домиках поселились немецкие офицеры.

Один домик занимали Вальтер и Герман. Вот они-то нас и взяли к себе. Как мы там могли все шестеро разместиться, уму непостижимо. Там им двоим-то места было мало.

Тетю Дусю с тетей Фросей к этому времени уже угнали в Германию, на работу, а мы все шестеро, прадедушка Емельян, прабабушка Олена, дедушка Яша и бабушка Таня, моя мама и я поселились в домике.

В конце огорода к соседскому забору была вырыта яма, там мы прятались при воздушной тревоге, когда прилетали самолеты бомбить нас. Я до сих пор не могу слышать звук сирены.

Я иногда во сне вижу то, что видела 68 лет назад: справа, через огромное поле, от самой калитки тропинка, по которой Вальтер с Германом утром уходят на службу, в комендатуру на шестом участке.

А посмотреть налево – там выстроились возле кладбища ровно, как на картинке, танки. «Хоботы» у них направлены на поселок.

За нашей улицей Подснежной — улица Литературная, если идти к балке, то за ними, где потом сделали улицу Волнистую, упал сбитый самолет, и мы с соседской девочкой Валей, немного старше меня, пошли посмотреть. Эти обломки до сих пор у меня перед глазами.

Иногда Вальтер бывает днем дома. Тогда он рассказывает нам о себе, о своей семье. Сам он австриец, коммунист из Вены. Если бы он не пошел в армию, то всю его семью расстреляли бы.

Переводчик – моя мама. Она немного знает немецкий язык, т. к. в школе до 10-го класса учила немецкий и дружила с девочкой Ираидой, которая была из обеспеченной семьи. Ее папа приглашал преподавателя-немца, и он занимался дополнительно языком с Ираидой, и моя мама кое-что могла от этих занятий взять. Поэтому словарный запас был богаче, чем у одноклассниц. Да, эта девочка из еврейской семьи. Мама была очень благодарна Ираиде, и когда в 1952 году вышла замуж и родила дочь, то назвала ее в честь подруги детства.

Мама слушала рассказы Вальтера с недоверием, и чтобы он ни делал, заключение было одно: «Все вы одинаковые – и австрийцы, и немцы. Фашисты». И никакие доводы Вальтера не могли изменить ее мнение.

Сколько раз Вальтер приходил днем, видел, что все дома, включал свой приемник, находил Москву, говорил: «Слушайте!» А сам выходил на улицу, прогуливался тропкой, курил, и если видел издалека, что идет Герман, срочно возвращался, прятал приемник, и все расходились по своим делам.

Я помню во всех подробностях, как будто это было вчера. Лица своей мамы не помню, а Вальтера помню и лицо, и мундир, и даже походку.

Почему так ясны мои воспоминания почти 70-летней давности? В чем секрет?

Я думаю, дело в том, что в мои три года у меня был страшный диатез на ногах. Все мои ноги были в ранках. Они гноились, если их расчесать, они еще и кровоточили. Расчесывать мне их запрещали, а они страшно зудели, невозможно было терпеть.

Вальтер посоветовал маме и бабушке, чтобы они достали шиповник, заваривали и я должна была его пить день и ночь.

Однажды Вальтер пришел днем, дает маме какую-то бумажку и говорит: «Женя, почитай, ты узнаешь почерк?» Это заявление.

«Я, Кошкалда Петр Федорович, предлагаю отправить Рацкую Евгению Францевну на принудительную работу в Германию. Хоть у нее и есть маленький ребенок, но у этого ребенка есть прадедушка, прабабушка, дедушка и бабушка. Его есть с кем оставить. А Рацкая Евгения Францевна должна поработать для Великой Германии…»

Заявление написали наши родственники. Они перед войной построили дома шикарные в поселке, закончили бухгалтерскую школу, жили обеспеченно. Но когда пришли немцы, Петр  с отцом Федором стали служить в комендатуре.

Вальтер успокаивал: «Не волнуйтесь, не надо плакать. Только никому не говорите. Хорошо, что это заявление ко мне попало. Среди нас есть плохие, есть хорошие люди, и среди вас также. А заявление мы сейчас выбросим, сожжем». И он бросил его в горящую печь.

Но через какое-то время Вальтер ушел на службу и больше не вернулся. У Германа мы побоялись спросить, куда он делся.

А где-то через месяц при наступлении Красной Армии пропал и Герман, маму забрали, отправили в Германию, но по дороге через Румынию несколько человек бежали. Когда подошли к советской границе, их арестовали и отправили в г. Харцызск, в женский лагерь, где продержали до конца войны. А когда отпустили без денег, со справкой, то она побоялась возвращаться в Мариуполь и с подругой Анечкой, у которой во время войны все погибли, решила добираться в Пензу, к матери. Мама не знала, что те, кто ее предал, бежали вместе с немцами, но не в Германию, а в Канаду.

Мама с подругой устроились на работу, женщин часто вызывали в НКВД, и за мной мама приехала только в 49-м году, но прабабка меня ей не отдала. Сказала: «Ты молодая, красивая, выйдешь замуж, твой муж будет любить Галочку или нет, неизвестно. Пока я жива, я ее никому не отдам».

Все, что я пережила с 43-го года, как рассталась со своей мамочкой, когда у меня ее просто украли «родственники», можно описывать бесконечно. Все это прошло через мое маленькое сердце.

Я благодарна своей первой учительнице Любови Федоровне, которая в голодном 1947 году приняла нас в первый класс женской школы №40, вела два первых класса (1-а и 1-б) в две смены, потому что не хватало учителей. Следила, чтобы на переменке в очереди за кусочком черного хлеба никто не был обижен.

А особенно я благодарна Ларисе Ивановне Татаренко, которая три года приезжала поездом из города в 52 школу и ни разу за 3 года не пропустила занятий, какая бы больная ни была.

А любимый наш учитель физкультуры Иван Давыдович Тарасенко. Мы занимались гимнастикой, он возил нас на экскурсии, в город в кино, в музей.

Война – большая трагедия, но разве только во время войны такие, как Вальтер или Иван Давыдович, жили для того, чтобы помочь нам?

Галина СМЫКОВА.