На проспекте Республики у подножья здания, которое последовательно меняло названия, начиная с гостиницы «Континенталь», затем «Дворец труда», Клуб металлургов завода «Азовсталь», Дворец культуры того же предприятия и, наконец Дворец молодежи, в послевоенное время на низкой табуреточке сидел старик с восточными чертами лица. Сидел, но это вовсе не значит, что он ничего не делал. Перед ним стояла подставка с приколоченным деревянным следом подошвы. По соседству на небольшом ящике находился арсенал его ремесла: несколько щеток с длинным ворсом, жестяные баночки с ваксой разных цветов.
Время от времени к старику подходили местные франты и просто люди, любящие чистоту и порядок, ставили ногу на подставку. И тут начиналось действо. Старик живо вставлял две картонки в пространство между краем обуви и чулком, легкими движением щетки смахивал пыль с обуви, а затем двумя другими щетками с ошеломительной быстротой, вроде бы и не свойственной его почтенному возрасту, начинал обрабатывать ботинок ли, сапог ли или туфлю. Щетки так и мелькали в его сухих загоревших руках с натруженными жилами. Финалом процедуры было доведения поверхности обуви до зеркального блеска. Для этого старик использовал бархотку малинового цвета. Покончив с обувкой на одной ноге, старик легким щелчком щетки о задник ботинка давал знак, что нужно сменить ногу. У старика можно было не только почистить обувь, но и купить ваксу черную, коричневую разных оттенков или бесцветную, а также шнурки разной длины и цветов.
Он был молчалив и только изредка мог произнести одну-две фразы, и всегда только по делу. При этом чувствовался сильный акцент неведомого языка. Некоторые говорили, что он — армянин. Но на самом деле старик был представителем древнего ассирийского народа, трагическая история которого изобиловала гонениями, уничтожением тысяч ни в чем не повинных людей, жизнью в изгнании, рассеянию по всему белому свету. Судьба занесла этого человека и его семью в Мариуполь. А профессия его называлась – чистильщик сапог. Профессия, которая в нашем городе исчезла…
Летом в Мариуполе у кинотеатров, дворцов культуры, в скверах и других людных местах, можно было увидеть окрашенные в голубой цвет тележки для продажи газированной воды, которую в народе для краткости называли газводой. Рядом с каждой из тележек стоял баллон с углекислым газом, накрытым чехлом из белой ткани. Нехитрое оборудование тележки состояло из приспособления для мытья стаканов. Чтобы вымыть стакан, нужно было поставить его на круг, поворот ручки — и струи воды омывали его изнутри и снаружи. Еще был кран, источающий газводу, носок которого обертывался в несколько слоев марли, чтобы вода, насыщенная газом не разбрызгивалась по сторонам. Венчала тележку стойка с двумя стеклянными мерными сосудами-трубками, оснащенными со дна краниками.
Один из сосудов заполнялся мандариновым или грушевым сиропом, содержимое другого — тоже сироп, но малиновый или, скажем, вишневый. Уровень сиропа в сосудах, на которые были нанесены горизонтальные риски, — расстояние между ними обозначало норму сиропа на стакан — постепенно снижался, но всегда оставался прикрытым от взоров жаждущих хлебнуть стаканчик-другой газводы наклейкой-ценником. На ценнике была обозначена стоимость содержимого стакана воды без сиропа — ребятня называет ее «чистой», — с одинарной порцией сиропа и порцией двойной. Когда-то стакан наполнялся до краев, позже — не более чем на три четверти. Но и за то спасибо. В конце концов, можно было купить два иди даже три стакана. Цена-то — плевая. Профессия женщины, которая обслуживала живительный источник, называлась газировщицей. Газировщиц вытеснили автоматы для продажи газированной воды. А потом и автоматы исчезли…
Война лишила жизни многих мариупольцев. Одни сложили головы на полях сражений, иные скончались от ран в госпиталях, других лишили жизни гитлеровцы во время оккупации нашего города, многие из тех, кто попал в плен, умерли от голода, болезней и зверств фашистов. И не было ни одного дома, ни одной семьи, где бы ни было близких родственников, унесенных войной в небытие. И остались на память о них лишь фотографии, часто любительские, пожелтевшие от времени, на которых можно было лишь с трудом разглядеть черты лица сына, мужа, брата, сестры, отца, матери, словом, близкого человека, потерянного навсегда.
Тогда-то и пришли на помощь, так называемые, портретисты. Как правило, они работали в паре – фотограф и ретушер. Фотограф снимал фотографию, с негатива делал увеличение до размера фотобумаги 24 х36 сантиметров– это был самый ходовой размер, затем шли привычные операции: проявление, фиксирование, промывка, сушка. Изображение на фотобумаге, — кстати, нужно сказать, что она всегда была матовой, — иногда бывало едва различимо. Тут вступал в работу ретушер. Он втирал в снимок порошок черного пигмента, чтобы «поднять» изображение. Результат напрямую зависел от мастерства, вкуса и прилежности ретушера. И сейчас можно увидеть, правда, редко, в некоторых семьях портреты близких людей, сделанных по этой технологии. До наших дней из таких портретистов, пожалуй, никто не дожил. С ними ушла и их профессия. Между прочим, с внедрением в быт цифровых технологий в фотографию сравнительно недавно исчезли профессии ретушеров, лаборантов, которые в растворах обрабатывали пленку и фотобумагу. Компьютерная технология вытеснила из типографий специалистов по ручному набору текстов, линотипистов, цинкографов, а в конторах — машинисток и их инструмент – пишущие машинки. Но это тема для других воспоминаний.
Сергей БУРОВ