ЦИРК БРАТЬЕВ ЯКОВЕНКО

В улицу Апатова, неподалеку от того места, где от нее ответвляется улица Советская, вливается малоприметный переулок с несколько странным, на первый взгляд, названием — Цирковый. Но странным (место это и в самом деле никак не связано с искусством) название кажется только молодым мариупольцам да людям, живущим в городе недавно. А вот старо­жилы помнят, что высился здесь когда-то огромный — по масштабам Мариуполя — цирк, и переулок, ведший к нему, в дни представлений был самым оживленным и многолюдным местом в городе.

Впрочем, не только в дни представлений — самый крупный зрительный зал в городе (вмещавший свыше тысячи человек, а если находились желающие на входные билеты, то и гораздо больше) стал после революции, в особенности в первые годы после Октября, мес­том массовых митингов, съездов, конференций. В этом зале звучал «бас окрепший, над реями рея» легендарного матроса, героя гражданской войны Павла Ефимовича Дыбенко. Со страс­тной речью выступила здесь выдающаяся большевичка, женщина удивительной судьбы Алек­сандра Михайловна Коллонтай. Об этом напоминает сейчас мемориальная доска, установ­ленная на угловом доме улицы, носящей имя другого героя гражданской войны — Кузьмы Апатова. Так что мариупольский цирк служил горожанам «во дни торжеств и бед народных».

Первые упоминания об этом цирке-театре (так его нередко называли) восходят к началу XX века. Принадлежал он братьям Яковенко, которые его, очевидно, и выстроили. Цирк братьев Яковенко и Зимний театр Шаповалова (позднее — Уварова) были в старом Мариу­поле главными очагами культуры. Причем интересно, что сложилась такая традиция: в теат­ре Уварова работала русская труппа, а в цирке-театре братьев Яковенко — украинская, так что у мариупольцев был достаточно широкий выбор.

Если же к этому добавить, что представления давались и в ресторане гостиницы «Континенталь» (оркестр и цыганский хор), а в летнее время в городском саду традиционно звуча­ла симфоническая музыка и на открытой эстраде тоже давались представления, что в «Ил­люзионе», «XX веке» и других кинотеатрах демонстрировались новейшие фильмы, то трудно понять, почему мы так упорно продолжаем называть старый Мариуполь заштатной глушью и провинциальным захолустьем.

Из великих имен, связанных с театром Яковенко, назову лишь одно — Марк Лукич Кропивницкий. Корифей украинской культуры в свой последний приезд в Мариуполь в 1908 году выступал именно на этой сцене.

Но цирк братьев Яковенко был, прежде всего, предназначен, конечно, для цирковых пред­ставлений. Выступали здесь самые различные коллективы, знаменитые и безвестные, та­лантливые и не очень. Демократичное цирковое искусство нравилось мариупольцам, и ког­да на арене выступали знаменитости, театральные антрепренеры — об этом сохранились печатные свидетельства — горько жаловались, что сборы у них катастрофически падают. Особенно пустовал театр Уварова, когда на саженных афишах, расклеенных по городу, появ­лялась фамилия — Дуров.

1. «Железнодорожный вокзал» Владимира Дурова

Их было два брата — Анатолий Леонидович (1864— 1916) и Владимир Леонидович (1863— 1934). Оба они добились не только всероссийской, но и европейской известности, а сегодня Дуровы — династия цирковых артистов — известны, пожалуй, во всем мире.

Имена обоих братьев, стоявших у истоков цирковой династии, связаны с Мариуполем. «Король шутов, но не шут королей» Анатолий Дуров, начав свою карьеру на арене в 1879 году в Москве, закончил ее в 1916-м в Мариуполе, где внезапно скончался. Но об этом — позже. Сначала расскажем о выступлении Владимира Леонидовича в этом городе.

Было это в 1907 году, когда цирк братьев Яковенко сняла на осенний сезон труппа М. А. Первиль. В составе труппы гастролировал и Владимир Дуров. 16 октября 1907 года «Мариу­польская жизнь», поместив на первой полосе портрет знаменитого артиста, сообщила: «Пред­последняя гастроль В. Дурова. Сегодня в первый раз — Мир зверьков. Прибытие поезда на вокзал, настоящий миниатюрный действующий паром паровоз с пассажирскими и товар­ными вагонами, все реквизиты и аксессуары. На арене цирка изображается полотно желез­ной дороги, вокзал, семафор и будка стрелочника, исполнителями будут много разных жи­вотных. Кроме того, в первый раз преобразование инстинкта, поцелуй кота с крысой. В первый раз дрессировка крыс, по команде Дурова крысы меняют свои места. Сегодня в пер­вый раз будет показан заяц-барабанщик».

В те времена даже рецензии на театральные спектакли, лишенные анализа, были весьма скупыми, а на цирковые представления — и вовсе куцыми. Поэтому достаточно полно пред­ставить себе по «Мариупольской жизни», что происходило на арене цирка братьев Яковенко в тот вечер, когда там выступал Владимир Леонидович Дуров со своим театром зверей, весьма затруднительно. Зато в современном исследовании Юрия Дмитриева «Цирк в России» нахо­дим подробное описание упомянутого представления. Оно называлось «Железная дорога». По уложенным на арене рельсам двигался паровоз и три вагона — товарный и два пасса­жирских. Обезьяна играла роль машиниста, гуси изображали носильщиков, утка — станци­онного смотрителя, она звонила в колокол. Бульдог был начальником станции, обезьяна — стрелочником, носуха — кассиром, своим длинным носом она компостировала билеты. Роль контролера играл козел. Пассажирами были морские свинки, а заяц ехал «зайцем»: он усажи­вался на буфер. Когда поезд удалялся, выходила цапля и на своих длинных ногах «по шпалам» шагала в другой город. Дуров комментировал действие. Разгружали товарный вагон, а Ду­ров замечал: «Горшок земли — это крестьянам, веревка, веревочные нервы — это рабочим, рваные штаны с вывороченными карманами — министерство финансов».

Даже на современного, уж какие только виды не видавшего читателя этот сухой пересказ содержания спектакля производит впечатление, так удивительно ли, что мариупольцы были в неописуемом восторге от Дурова и его четвероногих и пернатых актеров.

«Железнодорожный вокзал», созданный В. Л. Дуровым в 1907 году, — одно из крупней­ших его творческих достижений, он вошел в историю мирового искусства. Тем отраднее отметить, что премьера этого представления состоялась в Мариуполе, его жители оказались первыми зрителями «Железнодорожного вокзала». Так, во всяком случае, сообщал Дуров в своих объявлениях.

«Состоявшиеся гастроли Дурова, — писала «Мариупольская жизнь», — привлекли много публики. Хорошая дрессировка животных, демонстрируемая Дуровым, и шутки на современ­ные темы вызывают у местной публики интерес к появлению Дурова на цирковой арене».

Первый русский современный шут, сатирик, монологист — так называла В. Л. Дурова городская газета и сообщала о его дальнейших выступлениях. 18 октября был показан «Пожар в гостинице «Старый режим». Пожарных изображали свиньи и обезьяны, а лошадей — собаки. 20 октября газета сообщала: «Сегодня — экспроприяция: нападение на почтовый поезд. Рас­крытие секрета: как Запятайка решает задачи на сложение и вычитание».

В те октябрьские вечера 1907 года зал театра Уварова пустовал. В цирке братьев Яковен­ко были заняты все места, публика толпилась в проходах, а в переулке, который теперь назы­вается Цирковым, на дальних подступах к зданию, где выступал Владимир Дуров, оптимис­ты «ловили» лишний билетик.

2. Последняя гастроль Анатолия Дурова

Это величайший русский цирковой артист, впервые показавший, что клоун не шут, а художник и сатирик, что он достоин своего памятника: пусть по нынешним временам не в бронзе, а хотя бы в благодарных, признательных сердцах.

А. И. Куприн.

Современники утверждают, что в начале века популярность Анатолия Леонидовича Ду­рова не только равнялась, но даже превосходила легендарную известность Горького и Шаля­пина.

О нем много написано, снят и фильм «Борец и клоун» по сценарию Николая Погодина, поэтому не станем пересказывать биографию знаменитого артиста, а ограничимся только ма­риупольским эпизодом.

Осенью 1915 года цирк братьев Яковенко арендовал В. 3. Максимюк. Среди цирковых антрепренеров России Максимюк имел десятистепенное значение и вообще известностью не пользовался, так что поначалу «Мариупольская жизнь» позволила себе даже перепутать фами­лию и рекламировать его как… Максимова. И даже не извинилась: мелкая, дескать, сошка, и так проглотит. И вдруг через всю первую полосу городской газеты: «ПРИЕХАЛ АНАТОЛИЙ ДУ­РОВ!» Да такими огромными буквами, какие современный читатель может встретить только на афишах, но никак не в периодическом издании. Для сравнения скажу, что шрифт, которым набирается название газеты «Приазовский рабочий», по сравнению с этим «Приехал Анатолий Дуров!» кажется, чуть ли не петитом.

Но как же так случилось, что всемирно, можно сказать, известный Дуров согласился гаст­ролировать в захудалой труппе Максимюка?

Дело в том, что в последние годы жизни артист находился в состоянии творческого кри­зиса. Прежнего успеха уже не было, и тот самый Дуров, которого в былые времена прослав­ленные антрепренеры умоляли взять половину выручки, но только выступить в их представ­лении, теперь, случалось, должен был напоминать о своем существовании и соглашаться на непрестижные контракты.

Это, конечно, не значит, что иссяк талант Дурова: просто артист искал новые пути в ис­кусстве, не всегда их находил, и этим объясняются его неудачи. Но Дуров оставался Дуровым. Когда в том же 1915 году он выступал в Петербурге в цирке Чинизелли, публика устроила ему овацию, и, таким образом, перед самым приездом в Мариуполь артист доказал, что есть еще порох в пороховницах.

Итак, аншлаг через всю первую полосу «Мариупольской жизни» «ПРИЕХАЛ АНАТОЛИЙ ДУРОВ!», и никаких комментариев, потому что в самом деле комментарии, как говорится, из­лишни: Дурова знали все.

На следующий день, 11 декабря, городская газета снова огромными буквами извещала: «Цирк В. 3, Максимюка. Сегодня первая гастроль Анатолия Дурова. Заслуженный артист Ана­толий Дуров с его дрессированными животными. Сатира, мораль, злоба дня. Остроты. Калам­буры. Вечер смеха. Все ново, все оригинально». Сообщалось также о детских утренниках: «Дети, сегодня час смеха доставит вам Анатолий Дуров».

Театральный рецензент «Мариупольской жизни», выступавший под псевдонимом Бета, к цирку относился свысока, как к искусству плебеев, и писал о нем так сдержанно, как будто лениво и презрительно цедил слова сквозь стиснутые зубы. Но и он вынужден был при­знать, что представление с участием Дурова вызвало большой интерес у мариупольцев, что оно прошло с успехом, что билетов в кассе нет, что публика заполняет также все проходы в цирке Яковенко.

Анатолий Леонидович приехал в Мариуполь на десять гастролей, но после их успешно­го завершения Максимюк уговорил его дать еще столько же выступлений. Между тем 22 декабря в газете промелькнуло сообщение, что в губернии свирепствует тиф: зарегистриро­вано около тысячи больных. Не знаю, обратил ли внимание Анатолий Леонидович на это сообщение, но начавшаяся эпидемия сыграла трагическую роль в его судьбе.

Перед рождеством Дуров побывал в редакции «Мариупольской жизни». Для этого ему далеко ходить не пришлось: надо было только из гостиницы «Континенталь» (ныне дворец культуры «Азовстали») перейти дорогу (сейчас в этом здании магазин «Колбаса»).

Он долго беседовал с журналистами, обещал написать для газеты рассказ из жизни ар­тистов. Однако выполнить это обещание не смог.

27 декабря он дал двенадцатое, и последнее, представление на арене мариупольского цирка. Чтобы успокоить публику, Максимюк печатает объявления: «Дуров в Цирке». Они появились в газете и 3 января, и 5-го, хотя артисту оставалось жить считанные даже не дни, а часы.

Максимюк не верил в болезнь Дурова, считал ее капризом избалованной знаменитости. Вот что писал он из Мариуполя своему приятелю А. В. Лапидзе (Королеву): «Дела мои, слава богу, хорошие, жить можно. Работал у меня Анатолий Дуров, и я с ним имел 120 недоразуме­ний, но, благодаря моему характеру, все обошлось гладко. Сейчас Дуров лежит очень болен. Болезнь его следующая. На днях он закапризничал, не пошел работать и прислал мне через нотариуса медицинское свидетельство. Тогда я вручил через того же нотариуса свое письмо с извещением, что назначаю медицинский консилиум. Неустойка у нас была в 1000 рублей. Тогда Дуров влепил себе в спину тридцать сухих банок и застудил натянутую кровь. Теперь он болен серьезно, на самом деле».

Как видим, о своем характере антрепренер Максимюк был весьма высокого мнения. Он скромно считал себя образцом душевной чуткости, справедливости и великодушия. Между тем Дуров был не просто болен. Он был болен смертельно. Он умирал.

Сам Анатолий Леонидович поначалу тоже считал, что простудился после бани. Позва­ли врачей. Местные эскулапы определили: ишиас — и стали лечить артиста. Больному, од­нако, становилось все хуже. 4 января срочно вызвали из Харькова профессора. Тот поставил диагноз: сыпной тиф.

Узнав об этом, директор гостиницы, где остановился Анатолий Леонидович, потребо­вал, чтобы Дуров, метавшийся в бреду при температуре сорок, немедленно съехал. Дурова перевозят в больницу, а газета, отрабатывая деньги Максимюка, продолжает успокаивать мариупольцев: «Дуров в цирке».

7 (20) января 1916 года Анатолия Леонидовича Дурова не стало.

Поразительная деталь: день смерти выдающегося артиста и поныне в точности не изве­стен. Это представляется невероятным: ведь дело происходило не в незапамятные времена. Судите сами. Первый некролог о Дурове опубликовал уже известный нам Максимюк, там сказано: 6 января 1916 года скончался и т. д. В том же номере в некрологе редакции «Мариу­польской жизни» указывается другая дата — 7 января. В Театральной энциклопедии приво­дится третья дата — 8 января. Как ни странно, но именно энциклопедия, издававшаяся в наше время, менее всего внушает доверие, потому что там неправильно указан не только день рождения Дурова (24 ноября, а на самом деле — 26-е), но и год его рождения — 1865- й вместо 1864-го). Но и в третьем издании Большой Советской Энциклопедии тоже, увы, сообщается, что А. Л. Дуров умер в Мариуполе… 8 января 1916 года.

Не сомневаюсь, что эта дата ошибочная. Если не считать ошибки в некрологе Максимю­ка, во всех других случаях «Мариупольская жизнь» называет днем смерти Дурова 7 января. Так, 9. 01. 1916 г. газета писала: «Капельдинеры цирка В. 3. Максимюка с прискорбием изве­щают о смерти заслуженного артиста Анатолия Леонидовича Дурова, последовавшей в Ма­риуполе 7 января». Столичный журнал «Сцена и арена» (1916, № 2, с. 3) писал: 7 января в Мариуполе скончался Анатолий Леонидович Дуров». Подобных свидетельств можно при­вести множество.

1 января гроб с телом А. Л. Дурова перевезли из городской больницы на вокзал для дальнейшего следования в Москву. За гробом шла огромная толпа мариупольцев, впереди несли многочисленные венки.

«Можно сказать, — писала «Мариупольская жизнь», — что широкие слои населения Рос­сии не так знали корифеев науки и драматической сцены, как «короля шутов» Анатолия Дурова. Покойного особенно знали те, кто после трудового дня приходил в цирк, чтобы посмеяться и поразвлечься, и, таким образом, покойный, служа смеху, служил досугу широких масс».

«Мариупольская жизнь» была газетой либерального толка, жизнь «широких масс» ее мало занимала, но в данном случае не отметить и не признать демократичность и народность искусства Анатолия Леонидовича Дурова она не могла.

3. Комедия или трагедия?

В 1980 году в Воронеже вышла книга В. Кораблинов. А она включает в себя две повести. Первая — «Браво, Дуров!» — рассказывает о жизни знаменитого артиста, вторая — «Мариу­польская комедия» — о его смерти.

В дилогии Владимира Кораблинова перед читателем проходят картины феерической жизни Анатолия Леонидовича Дурова, предстает его яркий, самобытный характер, талант­ливая натура. Особенно удачны сцены жизни артиста в Воронеже. Здесь автор досконально изучил материал, он точен во всех деталях: упоминая, например, старые улицы, он в скобках приводит их современные названия.

Иное дело Мариуполь. Города в повести, в сущности, нет, отсутствует он даже в каче­стве фона, на котором разворачивается действие. Ему посвящен лишь единственный абзац, который стоит привести полностью:

«За окном гостиницы «Пальмира» (?) шел мокрый снег. В сотне шагов было море, о кото­ром язык не поворачивается сказать, что оно шумело. Оно покряхтывало — ох, ох! — мелкое, незначительное, скучное. Как прилепившийся к нему невзрачный городок Мариуполь с его шестью православными церквями, костелом и еврейской синагогой. С его портовой вонью, грязным базаром, дырявым балаганом шапито, купеческими лабазами, греческими кофейня­ми и одиноким тусклым фонарем у двери упомянутой гостиницы, где в девятом номере ниж­него этажа умирал великий русский артист Анатолий Леонидович Дуров».

Повторяю, в повести это единственный абзац, где Мариуполь дан «широко», других под­робностей о городе, где Дурову суждено было окончить свой жизненный путь, нет. Но и этого абзаца достаточно, чтобы убедиться: автор пишет о городе, в котором он не бывал. Потому что в ином случае он не написал бы, что море шумело в ста шагах от гостиницы. И гостиницу мог бы назвать ее подлинным именем, а не вымышленным. Потому что если бы знал топографию Мариуполя, он не вложил бы в уста коридорного фразу: «Зимой, господин, ветер норд с моря, беда, топки не напасешься». Даже по карте можно определить, что норд, то есть северный ветер, может дуть с моря, скажем, в Ейске или в Азове, но никак не в Мариуполе.

Неверно также утверждение о дырявом балагане шапито, где якобы выступал в Мариу­поле Дуров. Цирк братьев Яковенко был не шапито, а добротным каменным зданием. Поэто­му слова «в ничтожном, гнилом Мариуполе, где скареда и скотина Максимюк… содержал балаган в такой ветхости, что в дождь лило с крыши, по манежу гуляли пронзительные сквоз­няки и артисты, вечно простуженные, кашляли и чихали» расходятся с правдой о том, в ка­ких условиях работала труппа.

На странице 187-й автор сообщает, что Дуров приехал в Мариуполь в конце 1915 года, что соответствует истине — первое выступление артиста состоялось, как мы уже говорили, 11 декабря, — а на 213-й странице вдруг меняет информацию — в город на Азовском море Анатолий Леонидович приехал будто бы в самом начале сентября

Конечно, все это, так сказать, мелочи, хоть и досадные, в особенности для мариупольс­кого читателя. Но будем справедливы: не они определяют значение повести. Интерес и значе­ние «Мариупольской комедии» состоит, думаю, в том, что писатель пытается не просто расска­зать о кончине великого артиста, но осмыслить смерть Анатолия Дурова. При этом В. Кораб­линов строит несколько неожиданную концепцию: смерть Анатолия Дурова — самоубийство.

Самоубийство, по мнению писателя, было вызвано тем, что после немыслимого успеха, которым пользовались выступления Дурова в России, Германии, Франции, Бельгии, Китае, Японии, Корее, наступила пора, «когда Дуров на манеже, а публика, представьте, молчит. Вежливые улыбки, вежливые хлопки. А где былые обвалы аплодисментов? Где сотрясаю­щие цирк вопли восторгов?».

А раз иссякли творческие возможности, «исчезли, потеряны те невидимые нити, которые всегда прочно соединяли его с публикой», зачем жить? «Великий русский артист умер», — ду­мает о себе Дуров в повести.

В последние годы жизни Дуров действительно находился в творческом кризисе, об этом мы уже говорили в предыдущей подглавке. Но это был еще не вечер: мы знаем о его успехе не только в Мариуполе, но и в Петербурге.

В повести рассказывается о том, как Дуров поставил себе тридцать банок, поехал в порт, нанял лодочника и умышленно, чтобы жестоко простудиться, совершил прогулку по штор­мовому зимнему морю.

Но ведь это версия Максимюка, который угрожал Дурову судом за невыполнение кон­тракта, когда артист, чувствуя недомогание, отказался выйти на манеж. Это Максимюк счи­тал, что Дуров просто капризничает, притворяется, что он нарочно простудился, чтобы ему, Максимюку, досадить.

Да и странный способ покончить счеты с жизнью избрал великий артист. Перед болез­нью он был весел и жизнерадостен, а умер, как мы знаем, от всамделишного сыпного тифа во время эпидемии. На самоубийство это мало похоже.

Гражданская жена Дурова, Елена Робертовна, пережила своего мужа на 50 лет. «Когда спустя полстолетия, — читаем мы в повести В. Кораблинова, — Елену Робертовну спраши­вали — что же все-таки случилось той непонятной мариупольской зимой и не крылось ли под всем этим самоубийство, — она светло, безоблачно глядела на собеседника голубыми и все еще прекрасными глазами и, покачивая седой головою, отвечала искренне:

— О, майн гот! Если б я зналь… »

Нет, версия В. Кораблинова о самоубийстве Анатолия Дурова не представляется убеди­тельной.

«Все, что происходило с ним в эти считанные перед смертью дни и ж)чи, он называл про себя мариупольской комедией», — читаем в повести.

Может быть, догадка писателя верна и умирающий артист думал именно так, но все- таки заглавие повести не кажется мне удачным: то, что случилось с Дуровым в Мариуполе, было не комедией, а, конечно, трагедией великого артиста.

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы у читателя сложилось отрицательное отношение к повестям В. Кораблинова. В них не совсем удачно, я считаю, говорится о смерти артиста. Но талантливо и интересно показаны жизнь и искусство «единственного и неповторимого» Анатолия Леонидовича Дурова.

Лев Яруцкий

«Мариупольская старина»