БЫЛ ЛИ ГОРОД ПАВЛОВСК? — 6 (окончание)

«ПО ПОВОДУ ОДНОЙ СТАРОЙ РУКОПИСИ».

ПУБЛИКАЦИЯ И КОММЕНТАРИЙ Л. Д. ЯРУЦКОГО

Просматривая недавно, семейные бумаги, я нашла между ними довольно объемистую рукопись, написанную старинным почерком моего покойного отца — Игнатия Ивановича Гозадинова, скончавшегося в 1865 году.

Заинтересовавшись находкой, я поспешила познакомиться с содержанием рукописи и нашла ее далеко не лишенной занимательности. Это бесхитростный рассказ, — если не очевидца, — то, во всяком случае, человека, близко стоявшего к главным деятелям одного quasi исторического события, именно: переселение 50 тыс. христиан (греков и армян) из Крыма в так называвшуюся тогда Азовскую губернию (теперь Екатеринославскую). Переселение это происходило в 1777 и 1778 годах.

«Великий переход греков в Азов»
Георгий Коротков
(резьба по дереву, кедр)

Эмиграция такого значительного числа жителей из небольшого Крымского полуострова, не могла не подорвать материа1ьного благосостояния тогдашних властителей Крыма и тем ускорила падение крымского ханства. Вот что пишет об этом событии граф Румянцев-Заду­найский, бывший тогда генерал-губернатором Малороссии, в своем донесении Императрице Екатерине: «Выход христиан из Крыма может почесться окончательным присоединением сей знатной провинции».

Инициатором этого пересечения был митрополит Игнатий Гозадино, который, по назна­чению константинопольского патриарха, управлял, в то время, крымской епархией, носившей название Готфейско-Кефайской. Это был человек высокого ума, замечательный по энергии и по способности к самопожертвованию, ради служения своей идее. А идея, вдохновлявшая его, в его деятельности, состояла в том, чтобы возродить отатарившихся крымских греков, подавлен­ных господствующим, но мало культурным азиатским народом, и сделать их опять достойны­ми сынами Эллады. С этой целью он предпринял вывести их из Крыма и перейти, вместе с ними, в подданство России.

Исполнителями этого смелого и рискованного предприятия были — он сам и племянник его — Иван Антонович Гозадинов — отец автора рукописи.

Рукопись эта носит заглавие: «Еще несколько слов, об Игнатие, митрополите Готфейско — Кефайском и его пастве». Она делится на две части, из которых я предлагаю вниманию чита­телей только первую. Говорить о «его пастве», т. е. о греках, населивших в Мариуполь и окру­жающих его селения, я нахожу теперь уже несвоевременным, так как теперешние мариуполь­ские греки, из того полуазиатского народа, каким знал их автор рукописи, уже гораздо позднее их переселения в Россию, клались просвященньши европейцами, но более русскими, чем греками. Воспитывая своих детей в русских гимназиях и университетах, они понемногу утрачивают свою греческую национальность, и гордая патриотическая мечта моего прадеда не осуществи­лась. Мы видим, даже родной внук его — автор рукописи, — сын горячо любимого им племянника Ивана Антоновича, — был гораздо более русским, чем греком. Он был горячим русским патрио­том и владел русским языком, как природным.

Рукопись написана, впрочем, немного устарелым языком, каким писали в первой половине минувшего столетия. Я оставляю неприкосновенным слог подлинника, исключая только те слу­чаи, когда приходилось сокращать его, а приходилось довольно часто, так как это скорее мате­риал, который предстояло еще обработать. По-видимому, автор не успел этого сделать: она была написана в последний год его жизни.

Мне кажется, я не ошибаюсь, думая, что главная цель его труда была «воздать, — как он говорит, — должную дань хвалы своему деду», о котором он, всю жизнь, сохранял благоговей­ную память, и заслуги которого не были — по его словам — оценены ни правительством, ни соплеменниками.

Е. И-ва.

Несколько слов о митрополите Игнатии Гозадино, последним носившим титул митрополита Готфейского и Кефайского в 1786 году

Когда-то — около полувека тому назад—я собирался написать историю переселения хри­стиан из Крыма в Азовскую (ныне Екатеринославскую) губернию. Тогда мне было легко это сделать: я обладал многими письменными документами, относящимися к этому событию, и сохранял, в молодой еще памяти, множество преданий, слышанных мною от очевидцев и, осо­бенно, много рассказов покойного отца моего, главного сподвижника митрополита в деле выво­да христиан из крымского ханства. Но, подумав, что мне придется говорить о многих самоот­верженных подвигах отца моего и деда, я отказался от своего намерения, боясь, что меня обвинят в пристрастии. Лжи так много на свете, что и истину могли бы принять за ложь.

Раздумавши сам писать, я молил Бога, чтобы кто-нибудь, хорошо осведомленный, взял на себя труд изложить в печати историю этого переселения, и чтобы, таким образом, со­хранилось, в отечественных бытописаниях, память о достославном подвиге деда моего —- Игнатия, митрополита Готфейского и Кефайского.

Желание мое осуществилось, и я имел удовлетворение прочитать следующие о нем статьи: 1) Гавриила — архиепископа херсонского и таврического, в Записках одесского обще­ства истории и древностей, том 1-й 1861 года; 2) статского советника Скальковского — Опыт статистического описания Новороссийского края; 3) г. Ф. X. —Иллюстрация 1861 года № 170; 4) Протоиерея о. Серафимова — в Херсонских епархиальных ведомостях 1862 года № 3.

Очень может быть, что были и другие статьи, о которых я не имею сведений».

После статей этих достойных всякого доверия авторов, казалось бы, мне ничего не остается, как чувствовать к ним искреннюю признательность за должную дань хвалы, воздаваемой ими моему деду; но, как о. Серафимов, так и г. Ф. X. выражают сожаление, что им ничего неизвестно о роде и происхождении митрополита, о месте его родины, о его детстве и воспитании и т. д. В этом я прочитал вопрос, на который не считаю себя в праве не ответить. Кроме того, эти авторы указывают на то, что, хотя он (митропо­лит) не малую пользу принес как крымским грекам, так и Российскому государству, но не был, не только, вполне оценен, но еще претерпел много неприятностей и огорчений. Чтоб разъяснить этот факт и ответить на вопросы, я решаюсь, теперь, приступить к пове­ствованию, присовокупив к изложенному, в выше поименованных статьях, некоторые под­робности, основанные на воспоминаниях моего отца и других, известных мне лиц. (К сожа­лению, письменные документы, относящиеся к описываемому событию, затеряны. Я пере­дал их высокопреосвященному архиепископу херсонскому и таврическому — Иннокентию, по личной его просьбе, так как он собирал тогда материалы, чтобы написать что-нибудь «дельное», как он говорил. Но намерения своего он, по-видимому, не мог или не успел осуще­ствить).

Начну с того, что фамилия наша не Хозадино, как пишет Скальковский, а Гозадино. В доказательство я приведу рассказ, который не раз слышал я от своего отца. На одном из островов Архипелага, небольшом острове Фермиа (от слова. — теплота, назва­ние, данное ему от имеющихся там теплых источников), в роще, а может быть, в лесу, существовала, во время жительства там моего отца, — а может быть и теперь суще­ствует, — церковь св. Саввы, построенная в древние времена. Над входной дверью этой церкви на мраморной плите, между различными эмблемами, находится следующее начер­тание: «ЗДЕСЬ ГРЕЧЕСКИЙ ТЕКСТ», непереводимое на русский язык, так как иностранные фамилии множественного числа не могут иметь. Очень может быть, что эта фамилия происхо­дит от какого-нибудь слова, имеющего значение на одном из европейских наречий, но мне такое слово неизвестно)

1)В позднейшее уже время (в 1892 году) была издана в г. Мариуполе книга, озаглавленная «Мариуполь и его окрестности». Это отчет об одной ученической экскурсии, предпринятой по инициативе бывшего директора мариупольской гимназии — Григория Ивановича Тимошевского для ознакомления учащихся с родным им горо­дом и его древностями. Экскурсии эта продолжалась несколько дней, и каждый день начинался лекцией, прочи­танной одним из членов Педагогического Совета. В 1-й лекции говорится довольно подробно о переселении крымских греков в приазовские степи и о виновнике этого переселения митрополите Игнатии. К статье приложен и портрет митрополита — «Основателя г. Мариуполя». Кажется, что копия портрета, находящегося 1) актовом зале гимназии. Жаль, что в статью вкрались некоторые неточности. Например, в родословной митрополита, упоминается о каком-то дяде его — капитане Иване Антоновиче. Лицо, носившее это имя и звание, был не дядя, а племянник митрополита и его сподвижник; и другого лица этого имени не было.

Примечание Е. Г-вой.

На этот остров — в глубокой древности — переселились наши предки из «Европы «, как говаривал мой отец. Конечно, он очень хорошо знал, что и Архипелаг, и Крым находятся в Европе; тем не менее, если он хотел сказать что-нибудь о Венеции, Флоренции или ином каком итальянском городе, то всегда говорил: «Когда я был в Европе…» или «Я видел в Евро­пе… » и т. д.

На этом-то острове и родились как дед мой —митрополит Игнатий Гозадино, так и племянник его — мой отец — Иван Антонович Гозадинов.

Приращение «в» было сделано в патенте отца на первый чин — поручика, по переселению его в Россию и по поступлению на русскую службу.

В бумагах моих сохраняется родословная нашей семи; она начинается очень из далека, но я для краткости — начну с деда моего деда. Он назывался также Игнатием; у него был сын Константин, а у этого три сына: Антон, Маков (впоследствии митрополит Игнатий) и другой Антон.

Старший Антон имел двух сыновей: Ивана — моего отца и Александра, у которого был сын, названный, также как и я, Игнатием, в память деда — святителя. Так как и у меня, и у моего двоюродного брата — Игнатия Александровича нет сыновей, то нами кончается наш древний род.

Иаков в детстве был отвезен на Афонскую гору и оставлен там у одного дальнего родственника — инока, для воспитания. Там, проникшись святостью христианской рели­гии, он поступил, в молодых еще летах, в монашество, под именем Игнатия. Там же он прошел все степени духовной иерархии, до епископского сана. Потом, он был вызван в Кон­стантинополь, в члены вселенского патриаршаго синклита и удостоен сана архиепископа; когда же открылась в Крыму ваканция, был назначен на нее епархиальным митрополитом, в 1771 году. Крымская епархия, составившаяся из нескольких первоначальных епископий (Фулльской, Сагдайской и других), носила наименование Готфейской (т. е. Готской) и Кефайской, и кафедра ее была сперва в Кафе (нынешней Феодосии), а потом в Бахчисарае.

Теперь, мне кажется, я удовлетворил любопытство лиц, изъявлявших желание знать что-нибудь о происхождении и юношеских годах митрополита, а потому я возвращаюсь к продолжению повествования.

Проводя, до назначения в Крым, свою жизнь сперва на Афоне, а потом в Константинопо­ле, в уединенной монашеской келье, святитель знал только по слухам о притеснениях, везде претерпеваемых христианами от всегдашних врагов христианства — мусульман. Когда же, переселившись в Крым, он увидел собственными глазами, каково было положение его несчаст­ных соплеменников, — он пришел в ужас и дал себе обет — освободить свою паству от варвар­ского ига, не щадя для этого, — если будет нужно, — даже самой жизни своей. Прежние гор­дые сыны Эллады, поселившиеся, уже давно, в этом благословенном уголке (первые греческие колонии, на берегу Черного моря, были основаны за несколько столетий до Р. Хр.), были теперь народцем подавленным, униженным, усвоившим нравы, обычаи, одежду и язык новых власти­телей Крыма — сперва татар, овладевших еще в XTII веке северною частью полуострова, а за тем и турок, занявших, после покорения Византии, в XV веке, южную часть его.

Какова же была жизнь бедных греков, совершенно порабощенных азиатскими народностялш ?

Дабы всякий мог судить об этом, я приведу один — другой пример, переданный мне старичком — очевидцем, бывшим во время оно — мальчиком при митрополите. Приходит один грек к его преосвященству и, со слезами, говорит: «Эфенди! (так величают турки и та­тары знатных особ) Эфенди! мой четырехлетний сын, услышав, как муэдзин кричит на мина­рете: Магомед ирресул алла, сам закричал тоже; татары схватили ребенка и, сказав, что он перешел в ислам, омусульманили его». «Эфенди! взывает другой, татарин выбил, на улице, из своей трубки, остаток еще горевшего табаку, чтоб закурить, от него, вновь набитую трубку. Мой старый и почти слепой отец, не заметив этого, наступил на огонь. Увидя в этом оскорб­ление для себя, татарин, не долго думая и не говоря ни слова, застрелил его, как собаку».

Не буду приводить других случаев, в таком же роде: их было, без конца, много. «Сын мой, говорит владыко каждому, приходившему к нему, ваши жалобы сокрушают меня; но

1) По-видимому, покойный отец мой не знал, что Игнатий Александрович имел от позднего второго брака сына Александра, которому и суждено быть продолжателем нашего рода.что я могу сделать с этими извергами — исконными врагами христиан? Если хотите, я готов пойти пешком в Петербург и, на коленах, умолять всемилостивейшую Монархиню России взять вас в свое царство. Там вы не будете претерпевать подобных притеснений». Тогда, все, приходившие с жалобами, падали к ногам владыки, умоляя его привести этот план в исполнение и уверяя, что они оставят без сожаления все свое имущество, «лишь бы, говорили они, жизнь наша и вера уцелели, а остальное можно приобрести».

Святитель, конечно, не совсем верил их словам; он знал, что так говорить заставляет их только что пережитое горе, и что, когда оно немного забудется, они забудут также свои речи. Тем не менее, он завел переписку с Суворовым, —защищавшим тогда перекопские укрепления от турок — и с его начальником — Румянцевым, наконец, сам поехал в Петер­бург, для личных переговоров с Потемкиным

Совпало ли это начинание святителя с политикой императорского кабинета или оно подало мысль, что миграция христиан облегчит возможность завладеть Крымом — не знаю, а знаю только, что ходатайство моего деда увенчалось полным успехом. Крымским христианам было разрешено переселиться в Россию; им было обещано покровительство могущественной, единоверной державы и всевозможные льготы.

Хотя, с этой стороны, святитель был уже успокоен и обнадежен, но, с другой — как осуществить этот план — он был в большом затруднении. В кругу своих приближенных, он не видел никого, кто мог бы разделить с ним труды и опасности его смелого предприятия. Подумав, он решился вызвать из отечества сына своего брата —моего родителя — Ивана Антоновича, Отец мой — тогда 20-летний юноша — сочувствуя благим предначинаниям своего дяди и, кроме того, льстя себя надеждою отличиться, оставил свою родину и, взяв из своего имущества, что было возможно, прибыл в Крым и принялся за дело со всею горячнос­тью, свойственной столь юному возрасту (святитель звал его тогда Янаки-Ванюша, и это ласкательное имя, данное дядей племяннику—почти ребенку-— осталось за ним на всю жизнь; греки и татары звали его до самой смерти не иначе как Янаки-ага, и даже меня — впослед­ствии Янаки-ага оглу — сын господина Янаки. Об этом значительном факте можно было бы не упоминать, но он указывает на одну черту в характере святителя: под суровым видом аскета он сохранял нежное сердце, доступное теплым родственным чувствам).

Как предвидел святитель, так и случилось.

Когда дело дошло до развязки, то христиане, особенно те, которые были богаче, а следовательно, и влиятельнее — преимущественно армяне, — стали упорствовать. Они не хотели расставаться со своими домами, садами и другим имуществом. К обидам и всякого рода несправедливостям они были привычны; а предполагать, чтобы, где-либо, порядок вещей был лучше — они, по неразвитию своему, не могли. Они верили своей пословице, что «везде, где водятся рыбы, большая рыба глотает маленьких».

Но дело было начато, и нужно было довести его до конца и спасти несчастных хрис­тиан от претерпеваемых ими бедствий, хотя бы, даже, против их желания. Нужно было, только, выждать благоприятного момента для начала действий; и, наконец, этот момент наступил.

1)  Митрополит уехал тайком; кажется, его вывезли и бочке. В библиотеке Одесского общества истории и древностей, сохраняется любопытный дневник протоиерея Трифиллия, бывшего главным помощником митрополита и делах управ­ления епархией. Дневник написан на татарском языке (на котором говорили крымские греки), но греческими буквами. «Мы,—пишет Трифиллий,—натерпелись тогда великих страхов от татар; прятались, где могли: в потаенных комнатах и даже шкафах. Чтоб перевели митрополита из Кафы в Бахчисарай (в 1772 году), я выпросил у визиря стражу из допеки казаков. Когда мы проезжали Карасу-Базар, некто по имени Ширин-мурза, производивший в тех местах разбои, покушал­ся умертвить нас. Мы бежали и спаслись в доме другого мирного мурзы. Потом убили стражу и сделали набег на мой дом. Но Господь нас спас и не предал в руки врагов. Хан Дивлет-Гирей запер нас во дворе ханугркиев (дворцовая стража). Продержал дна месяца; затем взял 500 червонцев и выпустил».

Этот наивный рассказ прекрасно обрисовывает положение христиан в Крыму во время последних Гиреев. Положе­ние как их, так и тем более их духовного вождя было невыносимо и совершенно объясняет их выход из Крыма.

Примечание Е. Г-вой.

2)   Вследствие войн России с Турцией, отношении между греками и татарами еще более обострились.По Кучук-Кайнарджинскому миру, заключенному и1774 г. Крым был объявлен независимым от Турции и пользующимся покровительством России. Отряд русских поиск, под предводительством Суворова, занял перекопские укрепления. Рос­сия надвигалась на Крым. Крымские христиане, конечно, сочувственно относились к единоверной державе; много было перебежчиков и лазутчиков из греков и армян, и это тем более усиливало ненависть к ним чтителей пророка.

Примечание Е. Г-вой.

В это время, татары взбунтовались против своего хана — Шалин-Гирея, за привер­женность его к России и, назвав его гяуром, решили извести его сперва, а потом и всех других гяуров, т. е. неверных.

Вот тут, впервые, выступает на сцену племянник митрополита — юный Янаки.

Дядя возлагает на него очень трудную миссию: он должен обойти — тайком, конечно — города и те села Крымского полуострова, в которых жили — разбросано между татарами — христиане. Таких было 7 городов и 25 деревень. Он снабжает племянника воззванием от своего лица, к своей духовной пастве, приглашая перейти в подданство России. В этом воззвании он самым наглядным для них образом объяснял, какое было их тогдашнее положе­ние: постоянная опасность жизни, сомнительность состояния, невозможность открыто исповедовать свою веру. В параллель с этим, он указывает на ожидающую их в России благодать: неприкосновенность собственности, полная безопасность жизни и доброго имени, совершеннейшая свобода в отправлении религиозных обрядов — процессий, крест­ных ходов, благовеста для призыва верующих в церковь.

Отец мой, конечно, не мог собирать людей в церквах, чтоб там познакомить их с воз­званием их духовного пастыря: это было бы слишком рискованно. Он собирал их небольши­ми группами, в каких-нибудь уединенных местах, читал им воззвание и от себя уже допол­нял его и разъяснял, смотря по степени понимания слушателей. Вероятно, красноречие его было убедительно, так как все вручали ему письменные соглашения на переход в поддан­ство России.

Рассуждая о положении христиан в тогдашнем крымском ханстве, нельзя не прийти к заключению, что они там были только терпимы, потому что их труд и руки были необхо­димы ленивым татарам. Но если бы обнаружилось, что они хотят предаться враждебно­му государству, они были бы все поголовно истреблены. Тут возникает, предо мною, целый ряд вопросов. Как могло оставаться тайною, что многотысячное население собирается эмигрировать? Как ни один христианин не выдал тайны, ни один мусульманин не заподоз­рил, что подготовляется такое событие? И как мог один, прибывший из-за моря юноша, не знавший ни местных условий, ни людей, ни языка их (так как они говорили по-татарски) — как мог он объехать, кроме городов, несколько десятков деревень, расположенных в горах и лесах, да еще во время мятежа среди татар, в такой стране, где и в обыкновенное время жизнь каждого христианина зависела от произвола любого магометанина? Верующие в промысел Божий, на все эти вопросы, ответят: «от Господа бысть сие…

Все эти письменные соглашения, вместе с прошением митрополита на Высочайшее имя, были переданы командовавшему тогда крымским отрядом, впоследствии столь знаме­нитому, Суворову. Тогда же, отец мой, учинив присягу на верность подданства России, поступил под начальство Суворова, в чине поручика, и отправлен, с небольшой командою, защищать, где возможно, христиан и наблюдать за мятежническим действиями татар.


Будучи отрезан мятежниками от сообщения с российским войском, он долгое время скрывался в ущельях гор и скитался в лесах, претерпевая жестокий голод. Чтоб дать поня­тие о претерпенных им тогда бедствиях, я расскажу один эпизод, не раз слышанный мною из уст его. Ехал он, в сумерки, в извилинах густого леса, и, вдруг, услышал топот коней скакавших, в том же направлении, всадников. Сообразив, что всадники гонятся за ним, он спрыгнул с лошади, и, хлестнув плетью, повернул ее головою, направо, а сам кинулся налево и залег в кустарниках. Это, действительно, была погоня, но всадники, обманутые топо­том бежавшей направо лошади, помчались в том же направлении. А он, переждав некото­рое время, побрел, побуждаемый сильным голодом до ближайшей деревушки, населенной отчасти татарами и отчасти греками. Здесь он вошел в дом знакомого ему грека — Тодо- ра; но не успел он войти в комнату и увидел там на столе блюдо свежеиспеченных пирож­ков (с каким удовольствием он съел бы их!), как хозяин, схватив гостя за руку, а другою рукой длинную веревку с ведром, в которое полож ил все аппетитные пирожки, повлек его окольным путем садами к колодцу, отстоявшему довольно далеко от дома. Здесь только, он заговорил: «сейчас приехал в деревню бей (князь), со своею свитой и закричал; «собаки! я знаю, что у вас скрывается родственник кара-баша (черноголового — так татары называ­ли монахов); но он не уйдет никуда из моих рук. Я поставил везде караульщиков; и если вы не приведете его ко мне завтра утром, то я сам — инш-Аллах (с помощью Божиею) найду его и разделаюсь, и с ним, и с вами, по-своему». Передав эту угрозу татарского бея, добрый грек сказал отцу: спустись в колодец; там — выше воды — есть пещера; ты можешь в ней скрываться, пока бей уедет. При помаши веревки, он спустил отца в колодец, а потом и ведро с пирожками. Пещера — или, лучше сказать ниша — была, в вышину, ниже человечес­кого роста, а в ширину и в длину — полтора квадратных аршина. Здесь отец должен был сидеть, не шевечясь, потому что при малейшем движении или в дремоте он мог бы упасть в глубину колодца и, конечно, погибнуть. Четверо суток искали его татары, оставив нео- смотренными ни шкафов, ни сундуков в греческих домах, и все это время добрый Тодор приносил ему пищу в ведре. Почерпнув из колодца, тем же ведром воды, он возвращался, как ни в чем не бывало, на глазах всех соседей-татар.

И дед мой так же в это время спасся от лютой смерти при помощи одного грека- отшельника. В 5 верстах от Бахчисарая, в урочище Качи-Кальон, были развалины старин­ной церкви св. Анастасии (впоследствии восстановленной). Старый монах, живший в этих развалинах, укрыл преосвященного в одной из многих находящихся там, пещер, и, собирая подаяния, кормил его в течение 6 недечь. Татары, уже осведомленные обо всем, не найдя, скрывавшихся таким образом, гчавных руководителей предполагавшегося выселения и не могли насытиться их кровью, должны были удовлетвориться тем, что сожгли их дом, со всем, что в нем было; при этом погиб архиерейский кечейник. Дом этот находился на север­ной окраине Бахчисарая, у подошвы одной из скал, окружающих этот город. При нем была церковь св. Николая. После выхода греков, часть скалы упала и раздавила как церковь, так и дом, или —лучше сказать — что осталось от дома после пожара.

23 апреля 1777 года, в день великомученика Георгия, который, в этом году, совпадал с днем св. Пасхи, после совершения литургии, в пещерной церкви Успения Богородицы (где ныне Успенский скит), преосвященный говорит своей пастве о состоявшемся уже соглашении между ним и русским правительством и убеждает, немедленно, заняться подготовлением к выходу из Крыма. Впрочем, прошение на Высочайшее имя было послано — при посредстве Суворова — только в июле. Теперь уже неутомимый Суворов, о котором его биограф — Петрушевский говорит, что он «всю душу свою вложил в это дело «, — побуждает переселенцев к выступле­нию. Тогдашний хан Шагин-Гирей, узнав обо всем, на первый раз пришел в ярость, но потом примирился с этим фактом, сообразивши, что оставленное греками, недвижимое имущество должно попасть в его руки. К тому же Суворов выхлопотал для него 50 т. рублей вознаграж­дения и 50 т. для его приближенных. Для переселенцев Суворов выхлопотал значительное пространство земли (в Азовской губ.) для их посечения, продовольствие от казны во время их пути и пока устроятся на новых местах, и 6.000 воловьих подвод для перевозки их имуще­ства. Когда все уже было подготовлено, преосвященный служит, в той же Успенской церк­ви, напутственный молебен, и здесь происходит трогатечьное расставание крымчаков с их родиной. Вслед за тем, большая партия греков оставляет Крымский полуостров. Это были, вероятно, более состоятельные люди ичи более недовольные своим положением. Но главная масса переселенцев выступила только в 1778 году

Очень возможно, что митрополит был в первой партии, но в точности, я этого не знаю. Отец мой отправился вместе со второю. Получив от Суворова аттестат (от 10 апр.1778 г.), в котором было сказано, что, при выходе христиан из Крыма, он состоял при Суворове и, с успехом, исполнял различные его поручения, теперь, он поступил под началь­ство азовского губернатора — Черткова и, под руководством митрополита, управлял пе­реселенцами во время пути, во время более или менее продолжительных стоянок и при водворении на пожалованной им земле. Но здесь надобно остановиться и рассказать, как происходило это переселение. Много неудовольствий претерпели мой дед и отец за это время. Преосвященный Гавриил — один из бытописателей переселения христиан из Кры­ма, — очень справедливо сравнивает его с переселением израильтян из Египта и называ­ет Игнатия — вторым Моисеем. Как тот претерпевал в пути различные оскорбления, так и этот — новый Моисей — постоянно был оскорбляем неповиновением и ропотом освобожденного им из рабства народа. Был и еще один сходственный факт, о котором преосв. Гавриил не знал.

Израильтяне во время странствования стали поклоняться золотому тельцу, как богу; а наши греки придумали себе святую, которую назвали —т. е. пресвятая (так греки назы­вают Богородицу) и стали поклоняться ей. Одна полоумная (или, как русские называют, юродивая) девица стала пророчествовать, вероятно, по внушению некоторых лиц, недо­вольных переселением; — она говорила, что если греки до дня св. Ильи не отправятся об­ратно в Крым, то в этот день сойдет с неба огонь и обратит их всех в пепел. Невеже­ственные люди поверили идиотке, и многие уже собирались в обратный путь. Отец мой с большим трудом мог привести их к повиновению.

Из этого рассказа видно, что бедные наши переселенцы сильно тосковали по родине. Это, конечно, вполне понятно: по неразвитию своему, они уже забыли, как плохо им жилось на их прекрасной родине, и как они сами умоляли своего духовного пастыря освободить их какою бы то ни было ценою от варварского ига мусульман.

Но вот странствование их окончено, и они достигли предположенной цели. Впрочем, надобно сказать, что не все выходцы из Крыма пришли благополучно в незнакомый им край. Были такие, которые с дороги еще возвратились в Крым, некоторые, — вероятно, более состоятельные, — предпочли поселиться на избранных ими самими местах. Наконец, ка­кая-то болезнь свирепствовала между ними и унесла много жертв. Остальным предстоя­ло устраиваться на новой родине.

21 мая1779 г. получается высочайший указ, которым определяются права переселен­цев.

Грамота эта, называемая ими на их греческо-татарском языке «привилег» (привиле­гии), и сохраняемая до настоящего времени как святыня, начинается следующими высоко­милостивыми словами: «вернолюбезному нам преосвященному Игнатию, митрополиту Гот- фейскому и Кефайскому, и всему обществу крымских греков, всем вообще и каждому особо, наше императорское милостивое слово…». Далее в грамоте излагались все права и льготы, дарованные переселенцам, как-то: избавление, навсегда, от рекрутчины и на 10 лет от всяких податей; право иметь свой собственный греческий суд и пр.; им отводится значи­тельное пространство земли, центром которого были города: Екатеринослав 1-й (в отли­чие от 2-го — теперешнего Екатеринослава) Марианополь — теперешний Павлоград. Мит­рополит получает царскую грамоту, по которой ему назначается на содержание по 3.000 руб. в год, право до смерти управлять выведенной им из Крыма паствой и носить титул митрополита Готфейского и Кефайского.

Напрасно преосвященный Гавриил полагает, что дед мой «за сей подвиг» (вывод хрис­тиан из Крыма) возведен в сан митрополита. Он послан был в Крым на митрополитскую кафедру, так как еще в XIVвеке эта кафедра была возвышена в митрополитскую византий­ским императором — Андроником Палеологом’.


Казалось бы, теперь должны прекратиться все волнения. Но тут возникает новое затруднение, при распределении мест для селений. Иная местность не нравится никому, другую желали бы многие общины. Удовлетворить всех — нет никакой возможности. Мит­рополит сам тоже недоволен, отведенным для греков, местом. Ведь он мечтал создать чисто греческую колонию, состоящую из города и, вокруг него, расположенных сел, совер­шенно обособленную от других национальностей; но приходилось селиться разбросанно, между другими городами и селениями Азовской губернии. Это было бы совсем не то, чего он желал; и вот, осенью 1779 года, он опять предпринимает продолжительное и трудное путешествие в северную столицу, но, на этот раз, уже с племянником».

Не знаю, какими путями, но ему удалось достичь своей цели: первоначальный план от­веденной земли совершенно изменен, так как в него не входят уже ни Екатеринослав 1-й, ни Марианополь. По новому плану, грекам предоставлено селиться на берегу Азовского моря. Этот новый план хранится в Мариупольской городской управе; на нем надпись: «Быть по сему Екатерина». По средине: «конфирмован 2 октября1779 г.». Л совсем внизу подпись: Князь Потемкин.

Теперь уже греки стали окончательно устраиваться на новых местах. Они основали, на берегу Азовского моря, город Мариуполь, названный так в честь Великой Княжны (по­зднее императрицы) Марии Феодоровны, и 23 селах. Таким образом закончилось переселение греков.

В награду за понесенные им труды, митрополит получил, осыпанную драгоценными каменьями, звезду, при следующем письме от Суворова’.

Преосвященный митрополит Игнатий.

Милостивый Государь мой!

Препровождая при сем Всемилостивейше Вам пожалованный, от ее Императорского Величества, Енголпион бриллиантовый, из кавалерской звезды, в воздаяние за отличную Вашу, к ней, верность усердие, особливою поставляю для себя честью изъявить Вашему Преосвя­щенству мое искреннее поздравление, что удостоились получить сей существительный опыт Высочайшего Ея Величества к Вам благоволения. Позвольте при том, Ваше Преосвященство, испросить Вашего архипастырского благословения и пребыть с отменным высокопочитани- ем и преданностью.

Милостивый Государь мой, Вашего Преосвященство Покорнейший слуга (Собственноручная подпись) Александр Суворов.

Что касается моего отца, то он получич повышение в чине. Благодаря Всевышнего за то, что он сподобился участвовать в столь богоугодном деле (избавлении христиан от мусульманского, ига), он все-таки тосковал по оставленной родине и подумывал туда воз­вратиться, но не мог решиться оставить престарелого дядю одного, среди людей, оскорб­лявших его своею неблагодарностью. Дядя же, со свойственной ему прозорливостью, заме­тив его колебанья, чтоб привязать его к этому краю, уговорил его жениться на дочери одного из знатнейших тамошних греков.

В молодой семье любимого племянника он находил утешение во всех возникавших, по­стоянно, неприятностях, между ним и его паствой, не умевшей оценить его. Но он не жил со своими, — как он называл их, — детьми. «Устраивая свое словесное стадо (говорит пресвященный Гавриил, на которого я столько раз ссылался), сам он жил в ветхой сырой землянке, как самый бедный из его паствы. Позднее, он купил на свои собственные сред­ства, у одного частного лица, дачу, в 6 верстах от Мариуполя и там поселился. Желая обеспечить будущую семью своего племянника, он испросил в свое собственное владение, из земель, отведенных грекам 1500 десятин. Ведь им пожаловано несравненно более земли, чем сколько было нужно, и она оставалась незанятой, а позднее, на ней селили, кого случа­лось. Здесь, он построил дом и развел прекрасный сад, который напоминал ему крымские сады и который стоил ему не мало трудов и денежных затрат. Конечно, не о себе он заботился; он вел суровый, монашеский образ жизни и не нуждался в земных благах, но он считал себя обязанным вознаградить племянника, — оставившего, по его желанию, родину за понесенные им нелегкие труды, и думал оставить ему в наследство благоустроенное имение.

Но неблагодарные греки разорили его прекрасный сад тем омрачили последние дни его земного существования Не долго он жил после этого прискорбного эпизода. Едва лишь ус­пел он совершить таинство св. крещения над моей старшей сестрой — Еленой, как тихо и безболезненно перешел в вечность.



Е. Г-вой.

Подлинное письмо сохранилось между семейными бумагами покойного отца, также и подробное описа­ние Енголпиона, которое я сообщу далее в прибавлении к статье. Письмо же передано мною в местный (Херсон­ский) археологический музей, где оно сохраняется за стеклом и в рамке.