В истории русского искусства, пожалуй, нет другого такого художника, имя которого было бы окутано таким множеством легенд, как имя А. И. Куинджи. Не только его новаторское искусство, но и характер, условия жизни приковали к нему внимание современников.
В представлении И. Репина это был «гениальный художник… иллюзия света была его богом, и не было художника, равного ему в достижении этого чуда живописи». Н. Крамской утверждал: «Куинджи — интересен, нов, оригинален, до того оригинален, что пейзажисты не понимают». Куинджи провозглашали «явлением в искусстве», «учителем жизни», «профессором живописи…».
Весь облик А. И. Куинджи не вписывался в рамки обыденных представлений: и манера, и приемы живописи, и поведение, и наружность — все поражало. Не случайно вокруг его имени было много таинственного, необычного. Люди верили в особую силу этого человека, слагали о нем легенды.
Его творческая оригинальность органически исходила из незаурядности его натуры. Он оставался для современников загадкой, и попытки разгадать ее, как правило, уступали место самым невероятным догадкам.
Сведений о его жизни сохранилось немного. Его эпистолярного наследия нет, он не любил писать письма, воспоминаний тоже не оставил. Мы с уверенностью не можем назвать даже точную дату его рождения. Сохранился документ, который свидетельствует, что канцелярия Академии художеств в декабре 1908 года попросила Куинджи лично указать год и месяц его рождения. В этом письме годом рождения указан 1841-й, месяцем — январь.
Когда почти век назад Куинджи выставил в темной комнате при искусственном освещении «Ночь на Днепре», эта полная чарующей прелести картина одновременно удивила и вызвала сомнения. Современники вопрошали: что это — мастерство художника или работа художника-осветителя? Его подозревали в фокусах, утверждали, что он досвечивает картину с обратной стороны. Слухи поползли по Петербургу, вызывая нездоровое любопытство. Приходили смотреть на картину как на диковинку. Не менее экзотично звучала и фамилия художника. С ней ассоциировалось что-то жгучее и упрямое.
Слава Куинджи возросла настолько, что недоброжелатели стали распространять слухи, будто бы бывший мариупольский ретушер — самозванец, который после смерти настоящего художника похитил его произведения.
Сегодня порой бывает трудно отличить действительные события его жизни от вымышленных. Распространению домыслов способствовали также противоречивость личности живописца и его поступков. внесли свою лепту и недруги, преследовавшие художника за его свободомыслие. Не осталась в стороне и пресса, преследуют Куинджи памфлетами, фельетонами. На его рисовали карикатуры и шаржи.
Всему, чего он достиг в жизни, обязан Архип Иванович только себе и никому другому. Это, в свою очередь, наложило отпечаток на его характер. Он обладал огромной непреклонной волей, у него был властный характер, его мнение о себе было несколько преувеличенным.
Он пользовался исключительным успехом как большой самобытный художник и еще более — редкий человек. Исполненный личного достоинства, он и в самой неблагоприятной обстановке будто не ощущал никаких неудобств и жил всей полнотой своей неисчерпаемой натуры.
По утверждению друзей художника, ему не были чужды чувство справедливости, сострадание к слабым, любовь к талантливым, стремление к полной независимости. Однако общий характер воспоминаний и свидетельств о нем противоречив, порой они взаимоисключают друг друга. Жизнь и творчество Куинджи так разноречиво воспринимались современниками, что, кажется, речь идет о разных людях. Так возникла легенда о «двух Куинджи». Она сложилась еще при жизни художника как в кругу друзей, так и недругов. В ней противопоставлялись Куинджи-человек и Куинджи-художник.
Куинджи — просто человек, практичный грек из Мариуполя, которого бедность приучила отказывать себе во всем, а успех дал возможность практически осуществить мечту, имел большое состояние и стал независимым. Любопытный парадокс: Куинджи скупал земли, дома и ждал, когда они возрастут в цене, а потом дарил их. Со стороны это выглядело как нажива. Так родилась легенда о его скупости, а он был совершенно лишен этого недостатка. Например, нисколько не сожалея об этом, он подарил обществу художников свое имение на южном берегу Крыма, близ станции Кикинеиз, которое оценивалось в значительную сумму.
Современники с удивлением смотрели на то, как он застенчиво вручал неизвестному нужную тому сумму. А когда его спросили: «Неужели вы с ним не знакомы?», он нехотя отвечал: «Никогда в глаза не видел!». А потом вдруг заволновался, и покатилось его знакомое слово «это». «Понимаете — это… Я его не знаю — это… А он вдруг просит денег. Видно, они ему нужны. Ведь мне — это… не жалко».
Широко демократичная натура, Куинджи, например, всю жизнь прожил с женой Верой Леонтьевной без чьих бы то ни было услуг в быту. «Однажды, — говорил он, — еще, когда я только начал выставлять на передвижных выставках, на одном собрании художников заговорили о новых течениях современной жизни и о том, что все люди не могут прожить без помощи других, не могут обходиться без прислуги. Я начал доказывать, что это вовсе не трудно. Кто-то бросил фразу, «Говорить легко, а вот сделай-ка». И сделаю, сказал я. И с тех пор мы с женой живем вдвоем и все делаем сами. Я и дрова колю, и печку топлю, и самовар ставлю, и убираю, когда надо, а жена делает все остальное. И вовсе это не трудно, и времени на это уходит немного. Прислуга стесняла бы меня».
После неслыханного успеха он вдруг замолчал, перестал выставлять свои картины. И опять парадокс. Долгие годы его безмолвия, почти невидимого существования, странным образом приумножили его славу. За его молчанием угадывали что-то очень значительное, важное. Он молчит, следовательно, он знает нетто, не известное всем остальным.
Вот как объяснил свое молчание сам Архип Иванович: «Художнику надо выступать на выставках, пока у него, как у певца, есть горло. А как только голос спадает, надо уходить, не показываться, чтобы не осмеяли. Вот я стал Архипом Ивановичем, всем известным, ну, это хорошо, а потом я увидел, что больше так не сумею сделать, что голос стал как будто спадать. Ну вот и скажут: был Куинджи и не стало Куинджи!».
Этот период жизни связан у Куинджи с душевным переворотом, он начинает понимать, что многое из того, что он создал, недостойно его таланта. Кризис назрел, и он перешел к действию: стал собирать и даже скупать свои картины для того, чтобы уничтожить их. И он сжег в своей мастерской более ста картин. Остались только самые достойные.
Когда Куинджи не стало, его друзья — художники В. А. Беклемишев, Г. Р. Зелеман, К. Я. Крыжицкий, И. А. Кравченко, архитектор фон Гоген, стремясь оградить имя мастера от подделок, собственноручными подписями удостоверили подлинность картин, которые нашли в его мастерской.
Он никогда не старался выглядеть лучше, чем был. Напротив, вполне вероятно, что сознательно шел на конфликты, резал «правду-матку» в глаза, возможно даже преувеличивал свои недостатки.
Скульптор С. Т. Коненков вспоминал: «Куинджи почитался как академический домовой, потому что он всегда в нужный момент оказывался там, где следовало вступиться за свободу и независимость студентов, и в отстаивании интересов молодых художников был неукротим».
Куинджи не стремился к почестям, к наградам был равнодушен, и это даже удивляло современников. Вот что ответил он одному из них: «Дорогой и глубокоуважаемый Валериан Порфирьевич! Вы спрашиваете, есть ли у меня Станиславская звезда и есть ли Святого Владимира 3-й степени. Я никаких орденов и звезд не имею».
И все же Куинджи — человек и художник при всем своем кажущемся несходстве, представлял собой единое целое. Будь он другим человеком, не обладай он этими качествами — мы бы не имели Куинджи-художника, автора «Березовой рощи» и «Вечера на Украине».
Молодежь его боготворила. К глубокому знанию и пониманию природы он всегда прибавлял свой, неожиданный, живой взгляд на творчество. Со временем он становиться чем-то вроде оракула среди художников.
Воспользуемся воспоминаниями одного из любимых учеников Архипа Ивановича Н. К. Рериха: «Помню его верные суждения о лицах, с которыми он встречался. О многих он знал гораздо больше, нежели они могли представить. Из двух-трех фактов, с чуткостью так, как есть, а так, как будет».
Его называли учителем жизни. Ученикам он говорил: «Сделайте так, чтобы иначе и сделать не могли, тогда поверят». И добавлял: «… Каждый может думать по-своему. Иначе искусство не росло бы». Думать по-своему он умел.
Аркадий ПРОЦЕНКО.