Глава 5
1779-й или 1780-й?
Известный далеко за пределами Мариуполя художник-монументалист Л. Кузьминков в 1997 году открылся для многих неплохо знавших его людей с неожиданной стороны: как автор солидного историко-критического очерка «Переселение крымских греков в Северное Приазовье в 1778-180 гг.». Ценность этой работы Кузьминкова, по мнению редактора очерка П. Мазура, «состоит в том, что «он решил восстановить реальную картину героических и трагических событий конца XVIII века». И при этом подчеркнул, что исследование Кузьминкова получило признание в научных кругах, и привел мнение доцента Львовского университета В. Терезова, «что наиболее точно причины и следствия переселения выразил Л. Кузьминков». А профессор кафедры истории Украины Одесского университета Д. Шелест в своем предисловии к работе Л. Кузьминкова указал прямо, что она носит глубоко научный характер.
Это заставило внимательно прочесть очерк от начала до конца. И выяснилось, что собственно по теме переселения посвящена ровно половина очерка, а вторая является ни чем иным, как полемикой с местными краеведами о времени и «этническом приоритете» основания города. При этом автор делает упор на то, что местные краеведы умаляют, а то и замалчивают заслуги греков в освоении Приазовья, и это замалчивание является ни чем иным, по его мнению, как отголоском историко-культурного геноцида. Чтобы убедиться, прав ли автор, следует проанализировать его обвинения в адрес местных краеведов. И ради этого следует сделать отступление от темы «времени и этнического приоритета» основания города.
Итак, Л. Кузьминков огульно обвиняет местных историков в стремлении «снивелировать вклад греков в исторический процесс в Северном Приазовье как в античное время, так и в связи с переселением сюда крымских греков», и чуть ли не в геноциде по отношению к грекам. Больше того, он обвиняет их в том, что они «исключают античных греков из исторического процесса в Северном Приазовье. Насколько прав Л. Кузьминков, говорит тот факт, что никто из серьезных ученых-специалистов по античному периоду истории Причерноморья — Приазовья» — ни С. Жебелев, ни А. Иессен, ни Д. Калистов, ни М. Ростовцев, ни Д. Шелов – не упоминает никакого другого античного города на северном берегу Азовского моря, кроме Танаиса. Могли бы идти в счет упоминавшиеся Геродотом Кремны, если бы они были городом, а не торжищем, то есть местом, где варвары и греки в определенное время обменивались товарами. Так о каком вкладе античных греков в исторический процесс в северном Приазовье можно было вести речь, если даже Танаис, по свидетельству Д. Шелова, «был крупнейшим после Пантикапея столицы Боспорского царства, центром, где происходила торговля между варварами-кочевниками и греками». И только!..
До сих пор не получила признания в ученом мире и гипотеза члена Географического общества СССР В. Фоменко о греческом происхождении города Палеста, якобы находившегося в заливе на Белосарайской Косе, и о совпадении координат Птолемея с нынешними координатами Белосарайской Косы, на которые и в первом, и во втором случае ссылается Л. Кузьминков. Более того, он считает следами пребывания эллинов на территории города амфоры, найденные в Сартане. Правда, при этом забывает указать, что часть их была завезена из Крыма во время существования поселенцев на левом берегу Кальмиуса, датированного VIII-X веками, о чем писала старший научный сотрудник краеведческого музея Л. Кучугура, а другую нашли археологи Приваловы при раскопке кургана Двугорбая могила, под которым находилось захоронение знатного скифа. Дальше – больше. Л. Кузьминков выделяет шрифтом ничем не обставленный и более чем сомнительный тезис одного из авторов книги «Мариуполь и его окрестности», П. Тимошевского о том, что «отношения крымских греков с кальмиусской страною никогда не прерывались, здесь они торговали или пасли стада». Здесь в то время могли пасти стада только кочевники: скифы или сарматы.
Искать же причину обвинения в «нивелировании вклада античных греков» пришлось недолго. Она была ни чем иным, как болезненной реакцией Л. Кузьминкова на то, что историки, писавшие о Мариуполе, при перечислении прошедших по столбовой дороге переселения народов племенных союзов киммерийцев, скифов, сарматов и т.д. не упомянули античных эллинов, которые, кстати, по ней и не проходили.
Разрабатывая тему переселения христиан из Крыма на пустовавшие южно-русские земли, л. Кузьминков стремится возвести греков на котурны, и с этой целью он твердит о решающей роли греков и армян «в заселении Приазовья в период его активного освоения в 1779-1782 годах» и, при всем уважении к автору, следует сказать, что он кривит душой. Дело в том, что заселение казачьих земель началось не с 1778 по 1782 год – только из России в Азовскую губернию в результате раздачи Екатериной II помещикам и военным чинам земельных угодий было переселено из России 97607 душ. Тогда как общая численность греков вкупе с армянами, переселившимися в Россию, не превысила 31 тысячу. И при этом заняли они до смешного малую по сравнению со всем Приазовьем – от низовьев Дона до Арабатской стрелки территорию: греки – достаточную для того, чтобы построить город и два десятка сел, с отведенной для них землей, а армяне – чтобы тоже построить свой город и пять селений в округе. А вот заявление Л. Кузьминкова о том, что «митрополит заселил Приазовье», может лишь вызвать саркастическую улыбку. Тем более, что возглавляемые им греки не смогли освоить полностью отведенные им земельные угодья, и русское правительство на пустующих греческих землях в 1822 году поселило немцев, и они на 46 тысячах десятин создали 27 образцовых колоний. На пустующих отведенных грекам землях в Северном Приазовье царское правительство поселило и евреев, прибывавших из северо-западных губерний. Добавим, что и после этого заселение Приазовья не было закончено, и в сороковых годах XIX столетия, в частности, на территории нынешнего Волновахского района Донецкой области выходцы из северных областей Украины построили 10 сел. На неосвоенных землях в 30-х годах было поселено и Азовское казачье войско.
Л. Кузьминков с настойчивостью, достойной лучшего применения, повторяет, что местные краеведы пытаются «снивелировать вклад греков в освоение Приазовья», и не поют им за это осанну. В самом деле, за какие заслуги стоило их выделять? За то, что они поднимали целину и строили свои населенные пункты и переносили тяготы точно так же, как и переселенные сюда русские, и украинцы, и немцы, и грузины, и евреи? Или за то, что они не сумели полностью освоить пожалованные им земли, и это сделали за них другие? Или за то, что фактически не стали заниматься рыбным промыслом, что в свое время предложила Екатерина II? Или за то, что не последовали совету Новороссийского и Бессарабского губернатора М. Воронцова заняться интенсивным овцеводством?..
Казалось бы, что примером подлинно хозяйского отношения греков к освоению своих территорий должен был послужить Мариуполь – главный в России город греческого общества. Таким образцом он мог бы стать на фоне контактов греков с украинцами, и особенно немецкими колонистами. Но образцовым, как, например, немецкие колонии, этот город не стал и через полсотни с лишним лет. Вот каким увидел и описал его полицейский чиновник Сессеман, которого в 1837 году послал туда таганрогский градоначальник, узнавший, что через Мариуполь пройдет маршрут путешествия будущего царя-освободителя Александра I: «Церковная ограда вокруг собора обвалилась, в ограде нечистоты и неопрятности. Улицы имеют рытвины и выбоины, а в иных лес и прочее недолжное, близ собора площадка в ямах и буграх, дома во многих местах требуют починки, крыши ветхи, по крайней мере, не обмазаны, трубы развалились и нигде не побелены, также во многих домах нет стекол, а в других забиты дощечками или залеплены бумагой, заборы каменные обвалились и не обмазаны, деревянные разрушены или редко где сделаны через доску и около обросли бурьяном, во многих местах нет ворот, а в других, хотя и есть, изломаны и ничто не окрашено. Ряд требует починки, штукатурки и побелки, и в конце оных ветхие лавочки угрожают падением, а около оных поставлены бочки с дегтем, с дручками и кучами лубья и прочая нечистота и неопрятность». А вот что писал в 1849 году автор книги «Письма из Екатеринослава» Г. Титов: «… ни в каком городе я не видел столько грязи, как в Мариуполе, грязи клейкой, как смола, и неотвязчивой, как тамошняя лихорадка…». Остается добавить, что такими оставались его улицы до 1871 года, когда замостили лишь Екатерининскую. Об этом свидетельствует в очерке «Мариуполь» и корреспондент газеты «Кронштадтский вестник» в № 116 от 8 октября 1871 года: «Улицы не мощеные и в весеннее и осеннее время не только пешеходу, но и едущему нет возможности пробраться по ним, — грязь невылазная. Года три уже мариупольцы толкуют о мостовых, но, увы, только лишь толкуют. Одна только главная улица говорит, что Мариуполь приморский и не бедный город; она широка, вымощена и довольно чиста, постройки на ней довольно красивы; но, к несчастью, вымощена безобразнейшим образом. Боковые улицы в Мариуполе узки и грязны до невероятности».
Приведенные выше аргументы и цитаты показывают, что настойчивые обвинения Л. Кузьминковым в адрес местных краеведов «снивелировать решающую роль греков в заселении Приазовья» и его освоении не имеют под собой почвы, как и обвинения в проявлениях «историко-культурного геноцида по отношению к грекам». Это словосочетание, заимствованное автором из «Энциклопедии советских греков» настолько ему полюбилось, что он не уставал употреблять его на стр. 10, 11, 12, 43, 47 и 63. Под этим словосочетанием составитель энциклопедии подразумевал и геноцид в собственном смысле слова, и дискриминацию по отношению к грекам. Действительно, подлинным геноцидом по отношению к грекам вкупе с другими нациями были и «ликвидация купечества как класса» в ходе коллективизации, и голодомор 1932-1933 годов, и террор 1937-1938 года, когда в ходе так называемой «греческой операции» в Мариуполе и на территории Донецкой области органы НКВД репрессировали 3628 греков, из которых 3470 были расстреляны.
В частности, в 1937-1938 годах был нанесен почти смертельный удар по культуре греков, расцвет которой начался во второй половине тридцатых годов прошлого века. И для того, чтобы она снова начала возрождаться, потребовалось более половины века плюс распад Советского Союза. В условиях наступившего идеологического диктата в 1947-1948 годах состоялась и такая вопиющая дискриминация греков, как почти повсеместная замена названий греческих сел и переименование Мариуполя в Жданов, о котором Л. Кузьминков писал на стр. 12, и которое являлось как бы продолжением того, что составитель «Энциклопедии советских греков» назвал историко-культурным геноцидом. А вот обвинять в «инерции историко-культурного геноцида» местных краеведов не стоило за то, что в путеводителях по краеведческому музею 1959 и 1980 годов вместо этнонима «греки» был употреблен его заменитель «выходцы из Крыма», что в публикации музея 1990 года «Об устройстве христиан-греков, выведенных из Крыма» была дана идеализированная версия переселения, что в историко-экономических очерках «Жданов» 1971 и 1978 годов издания греческому периоду истории Мариуполя авторы посвятили «пять и три страницы из 150-ти и соответственно 180-ти». Не стоило потому, что делалось это под прессом цензуры и идеологического диктата Коммунистической партии Советского Союза. Это хорошо понимал и Л. Кузьминков и все же задним числом с ученым видом знатока решил «воздать всем сестрам по серьгам». Чтобы все знали, кто волей-неволей «покушался на историю греков» и наносил удары по национальному самолюбию.
Теперь, когда в позиции Л. Кузьминкова, касающейся местных краеведов, расставлены все точки над «i», необходимо вернуться к главной теме: времени и этническому приоритету основания города Мариуполя. Внимательное изучение той части критического очерка, в которой ведется полемика с местными краеведами, приводит к выводу о том, что Л. Кузьминков, будучи заведующим отделом научных исследований совета Мариупольского общества греков, или не до конца исследовал ордер Г. А. Потемкина от 29 сентября 1779 года № 2829 и его повторение – указ Азовской канцелярии № 1817 от 24 марта 1780 года, или, как говорят в народе, сознательно наводит тень на плетень.
В своем ордере «об отводе вышедшим из Крыма…» грекам земель «на территории бывшей Кальмиусской паланки Г. Потемкин не только указал границы этих земель, но и предписал грекам будущий город их «именовать Мариуполь». Эта фраза, а также появившаяся 2 октября 1779 года в дополнение в ордеру № 2829 карта, на которой в устье Кальмиуса вместо Павловска значился Мариуполь, и ввели в заблуждение официальных историографов. На протяжении двух веков они считали 1779 год годом основания Мариуполя. Но Потемкин в 1779 году лишь предписывал грекам ордером № 2829 «город их… построить либо на берегу Азовского моря при устье реки Кальмиус, или при устье реки Соленой, называемой Калецом». А строительство этого города они в соответствии с ордером Потемкина и указом Азовской губернии № 1817 начали в 1780 году.
Казалось бы, все до предела ясно. Да и сам Л. Кузьминков по этому поводу писал, что Мариуполь на Кальмиусе «еще предстоит строить» и поэтому «годом построения и окончательного заселения Мариуполя считается 1780 год». Основать же город означает начать его строительством. Кстати, на стр. 47-48 Л. Кузьминков упоминает дату начала построения, а следовательно, и основания – 1780 год, цитируя подготовленное по заданию Г. Потемкина в 1782 году «Описание городов и уездов Азовской губернии», справочник-путеводитель по краеведческому музею 1959 года и книгу «Ждановский краеведческий музей» 1980 года. Следовательно, город греков был основан в 1780 году. И все же, несмотря на ясную до предела аргументацию он с маниакальной настойчивостью продолжает утверждать на страницах 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 61, 62 и 77 о том, что Мариуполь основан в 1779 году. И это, не считая перечисляемых им энциклопедий, энциклопедических словарей и работ целого ряда авторов, в которых также утверждается, что Мариуполь основан в 1779 году. В своем стремлении во что бы то ни стало убедить читателя, Л. Кузьминков доходит до абсурда. Так, он пишет, что «указ № 1817 от 24 марта 1780 года… не может считаться определяющим дату основания города, так как он издан во исполнение ранее вышедших основополагающих документов «ордера Потемкина № 2829 от 29 сентября 1779 года с прилагаемым свидетельством греческих депутатов и плана пожалованных земель от 2 октября 1779 года». Абсурдным это заявление является потому, что указ № 1817, о котором он пишет, один к одному дублирует ордер Потемкина № 2829.
Точно так же, опираясь не на архивные документы, а на «авторитетнейшие справочники, не только отечественные, но и «многих стран мира, в том числе и на солиднейшую Британскую энциклопедию» Л. Яруцкий (кстати, сделавший в 2002 году поворот на 180 градусов по отношению к тому, что он писал в своей «Мариупольской старине») тоже ратует за 1779 год, и даже советует заключить ордер Потемкина № 2829 «в золотую рамочку, так как он является метрической Мариуполя, свидетельством о его рождении».
Коль зашел разговор о рождении города, как человека, то уместно задать сакраментальный вопрос: «а был ли мальчик?». Ведь города, который должен быть построен греками, в 1779 году не на карте, а в натуре не было. И чтобы в данном случае как-то свести концы с концами, Л. Яруцкий решил усовершенствовать римское право, в котором де-юре всегда следовало де-факто. У него же Мариуполь, находясь еще в утробе истории, 2 октября 1779 года стал городом начале де-юре, а де-факто появился лишь в конце 1780 года. Кстати, в «Описании городов и уездов Азовской губернии», написанном по заданию Г.А. Потемкина в 1782 году, говорится прямо о том, что Мариуполь построен в 1780 году на месте древнего города Адомахи.
Л. Кузьминков, чтобы тоже свести концы с концами, прибегает к двойным стандартам. Так он категорически отрицает существование указанных на «Карте, представляющей Азовскую и Новороссийскую губернии с показанием смежных ко оным земель» «чертковских» городов Павловск и Мариенполь, поскольку они отсутствовали «на местах их предполагаемого построения». Что же касается Мариуполя, который тоже отсутствовал на месте «предполагаемого построения» с 29 сентября 1779 г. по 26 июля 1780 года, то для него, по выражению Л. Кузьминкова, это был просто «некоторый разрыв между датой выхода документов об основании… и временем построения города». Прием, как видим, явно некорректный. Еще более некорректным является заявление Л. Кузьминкова о том, что «правительственных указов о переименовании Павловска в Мариуполь не существует», не говоря уже о следующем утверждении Л. Яруцкого: то, что «Потемкин повелел переименовать Павловск в Мариуполь, не имеет под собой документальной почвы и является чистейшей воды фальсификацией». Какие же указы и какие еще документы им нужны, если в своем ордере № 2829 Потемкин прямо указал грекам построить в устье Кальмиуса их город и наименовать его Мариуполем, а город при реке Волчьей, который «определялся было прежде для тех греков, назвать Павлоградом», то есть Павловском. Ведь наименование города при реке Волчьей имело варианты Мариенполь, Мари-у-поль, а в устье Кальмиуса – Павловск и Павлоград. И уж совсем абсурдным является заявление Л. Кузьминкова «о попытке Черткова назвать задним числом церковь соборной Павловской». Сделать это он никак не мог, поскольку всеми церковными делами в уезде занималась, и, следовательно, принимала решения Славенская духовная консиистория, а не канцелярия губернатора.
В заключение, ответ на вопрос, вынесенный в заголовок, следует дать словами автора рукописного «Описания городов и уездов Азовской губернии». Он, как современник, знавший истинное положение дел, прямо указал, что город греков Мариуполь построен в 1780 году. Подобный ответ дал и автор «Камерального описания городу Мариуполю» Яков Калоферов. Мариуполь, уточнил он, «начался построением в 1780 году, на том самом месте, где в древнее время существовал город Адомахия».
(Продолжение следует)