Ее нет уже семь лет. Но, все еще, подходя к двери квартиры и нажимая кнопку звонка, мне порой слышится ее глуховатый уверенный голос. Я невольно спохватываюсь: этого не может быть, ее больше нет…
Последние дни декабря 1984-го. Предновогодняя суета, погоня за колбасой, майонезом, очереди за мандаринами, шампанским и «беленькой». Еще не забылись андроповские рейды по очередям и кинотеатрам, а с телеэкранов уже слышалось невнятное бормотание товарища К.У. Черненко. Дескать, на конференции в Женеве мы выступаем за ликвидацию химического оружия, хотя американцы и срывают переговоры.
В уходящем восемьдесят четвертом году закреплены положительные сдвиги в развитии экономики народного хозяйства. Совмин СССР утвердил широкую программу развития и повышения эффективности ветеринарного обслуживания животноводства…
На марше пятилетки… ФРГ – за милитаризацию космоса! Смятая газета скользит на пол из усталых рук бабушки. Экран телевизора «Славутич» мигает, показывая привычные фото городов Союза. За кадром диктор Анна Шатилова убаюкивающе, почти по слогам, выпевает в такт музыке: «По сообщению Гидрометцентра СССР повысится температура в Прибалтике и Белоруссии, центральных областях РСФР. Циклоны, атмосферные фронты, снег, гололедица…».
Водитель мусоровоза громко звонит в латунный колокол, высунув левую руку из окна кабины. В холодном подъезде пахнет талым снегом. Синицы бойко возятся в глубине жасминового куста. Кто-то залепил крепкий снежок в жестяную табличку с эмалевым рисунком в виде веселой свинки на задних лапах и надписью: «Товарищи! Собирайте пищевые отходы – ценный продукт для животноводства». Я иду в школу, закинув матерчатую сумку со сменкой за спину.
Наступал очередной день, в котором словосочетание «светлое будущее» превратилось в набор букв, написанных белилами на кумачовом лозунге. День, в котором на узких лестничных площадках пятиэтажек, стараясь не шуметь, появлялись люди в идеально подогнанной военной форме: офицер и двое-трое сержантов. Они звонили в нужную дверь, чтобы принести кому-то ужасную весть — похоронку из далекого Афганистана. Полуслепым от слез и горя родителям возвращали грубо запаянный цинковый гроб, похожий на бутафорский саркофаг. Как в дурном сне…
Я тогда не мог знать, что со мной, круглолицым октябренком, в одной школе учился Коля Диркс – будущий младший сержант, погибший в Афгане. Я, конечно, не знал его. Потом, на закате Перестройки, на школе появилась скромная дюралевая мемориальная табличка с его именем и красной звездой. В девяностые табличку сорвали какие-то нелюди.
Ее нашли в снегу в те самые последние декабрьские дни восемьдесят четвертого. Веселый лай крохотного существа с развевающимися лохматыми ушами и вертящимся хвостом вошел в наш дом. Осуществилась моя давняя мечта о собаке!
Первым делом, она тщательно обследовала все комнаты, залезая под кровати и старый раскладной диван, под которым еще совсем недавно любил прятаться от родителей я сам. Потом она облюбовала себе место в коридоре и быстро уснула. Домашние смотрели на мерно сопящий комочек с интересом и недоверием: каков он будет, этот хвостатый жилец?
А характерец оказался серьезным. Тяпа могла бесстрашно броситься на свирепого мудреца Норда – овчарку моего соседа со второго этажа, недавно пришедшего домой после службы во внутренних войсках. Норд от неожиданности пятился, приседая и нюхая воздух.
Это было время, когда в нашем дворе еще стояла добротная «козлятня», оборудованная большим фонарем на столбе. Заседания доминошников, особенно летом, продолжались в ней далеко за полночь. Зимой рядом с «козлятней» вырастала огромная глубокая лужа, замерзающая в морозы. На этом катке в краткие дни зимних каникул или на выходных, мы пропадали до темноты. Катались на коньках или играли в хоккей.
Деревянной «козлятни» давно нет, ушли в небытие вечерние посиделки доминошников, — традиция, пришедшая из шестидесятых. Разрушен каменный забор детского садика, увитый густым диким виноградом. Исчезли деревья, на которые мы любили забираться. Да и в хоккей уже много лет никто не играет в нашем дворе.
Теперь по тихой некогда улице Зелинского, утопающей в тени орешника, вовсю ходят маршрутки. А ведь тогда, на заре восьмидесятых, нам хотелось, чтобы по нашей улице ходили троллейбусы или хотя бы захудалый автобус-ПАЗик с вечно открытым забралом радиатора. Эта улица была своеобразным Рубиконом, преодолеть который – прокатиться на велеке «до самолета» в парке, отваживался далеко не каждый.
Минули годы. Быстро и невозвратно. Может, и не было их. Они прошли, будто сон при свете, второпях. Из прошлых дней: дворового братства, из исчезнувшей великой страны, институтских будней, в сегодняшнюю жизнь пришла она – моя старая собака. Почти слепая, едва стоящая на дрожащих, негнущихся лапах. Я лечил ее, сколько мог. Носился по городу в поисках нужного лекарства, не спал подле нее по ночам.
Она ушла восьмого декабря. Ей было очень больно, дрожа всем высохшим тельцем, она тихо плакала. Я долго гладил ее, гладил так долго, пока она не уснула. Настало бесцветное утро. Сильный мороз сковал горбыли серой земли, развороченной колесами машин. Я бережно поднес ее к окну, на подоконнике которого она любила сидеть, наблюдая за прохожими.
И тут произошло чудо. Во дворе, вдруг, появились, одна за другой, все наши соседские собаки. Породистые и не очень. Большие и маленькие. Игривые подростки, бесшабашные дети, глупые скандалисты с взъерошенной на загривке шерстью. Всякие. И она, кажется, увидела их. Я почувствовал, как напряглась ее спина, чаще задвигались истончившиеся ребрышки, в туманном взгляде появился интерес. Ее соседи будто прощались с нею. Вечером ее не стало.
Не могу сказать, что люблю собак. Весело прыгающих подле хозяев, бегающих на длинных поводках в дорогих ошейниках. Люди, выгуливающие своих питомцев в окрестных парках и бульварах, наверное, не знают того, что знаю я. Они еще не теряли драгоценное, выросшее вместе с ними существо, понимающее твой мимолетный взгляд, доверяющее себя руке, приносящей краткую боль, чтобы исцелить.
Не то, чтобы я люблю собак. Скорее – люблю одну. Ту, которой больше нет. Она иногда приходит ко мне во сне. Приходит всякая: еще полная сил и в старости. Я беру ее на руки, плачу и говорю: «Пожалуйста, не уходи!».
Игорь Боровков
18 ноября 2009 года,
Мариуполь